Маг и его кошка. Алина Лис

могу все, но ничего не хочу достаточно, чтобы стараться на пределе сил. И ни во что не верю, потому ни к чему не способен. Цинизм – самый страшный яд, он душит любые мечты на взлете.

      Я стиснул зубы и вслух попросил у богов для себя дело по силам.

      Свечи моргнули. Под куполом пронесся порыв ветра, захлопала крыльями встревоженная птица. На мгновение мне показалось, что я ощутил присутствие некой сущности…

      Показалось.

      Я встал, ощущая досаду. Глупо… как глупо. И стоило смеяться над Франческой лишь для того, чтобы пятнадцатью минутами позже умолять мертвецов о помощи?

      В сущности, моя жизнь – ожившая мечта, это подтвердит любой вменяемый человек. Красота, сила, вечная молодость, богатство, могущество. Свобода творить что угодно, не считаясь с чужими желаниями. И все даром. Так какого гриска я блажу и чего мне не хватает?

      Накатившая неловкость погнала меня прочь из храма. Я так торопился, что забыл стереть свои художества. Подумав, решил не возвращаться. Пусть местным сплетникам и любителям страшных историй будет что обсудить длинными вечерами. Сделаю их жизнь немного увлекательнее и краше.

      В спину ударил возмущенный крик черного стрижа. Я шагнул из святилища навстречу закату, и закат шагнул мне навстречу. В порыве еще по-летнему теплого сентябрьского ветра были заметны первые горькие нотки осени.

      Intermedius

      Птица

      Он был здесь всегда. Или его никогда здесь не было.

      В мире, где все непостоянно, слова «всегда» и «никогда» одинаково не имеют смысла.

      Он не знал, кто он и откуда. Он даже не всегда сознавал себя как нечто целое, единое и отдельное от вещного мира, как не сознавал разницы между материей и идеей, но это не волновало. «Прошлое» и «будущее» были чужды и непостижимы. Единая точка на карте времени – «сейчас» – существовала, пересекаясь с точкой «здесь» на карте пространства, и он пребывал в этом пресечении в неизменном и совершенном покое.

      Счастье.

      Порой его «здесь и сейчас» заполняли люди, и тогда безмятежность бытия содрогалась под напором чужих страстей. Но люди уходили, унося в забвение свои тревоги, а он оставался.

      Однажды людей было двое, и каждый из них нес в себе так много чувства, что плескал им кругом, как водой из налитого до краев ведра, – любовь, страх, радость, волнение, ожидание, беспокойство. Это будило память, а с нею боль.

      Он сжался в единую точку, растекся по полу, ощущая, как со всех сторон ползет тревожный навязчивый шепот «Фран». Человек, вошедший в «здесь и сейчас», был связан с прошлым. Тем прошлым, которое ждало и звало проснуться. Но печати держали крепко, а что-то в глубине его лишенной рефлексии и «я» личности противилось пробуждению.

      «Проснуться» означало страдание.

      Люди ушли, и он забыл о них тут же – до тех пор, пока один не вернулся. Тот самый, что был связан с забытым прошлым и словом «Фран». Тот самый, чье присутствие приближало к страданию.

      И он снова балансировал на грани мучительной готовности осознать свое «я», не в силах ни принять воспоминаний,