Спички. Вячеслав Ладогин

телевизорный лёд.

      Потомок владетельных хамов,

      Был я в телеикону влюблён —

      Михайлов, Петров, Харламов,

      Коньков тех – малиновый звон.

      Широкая грудь с «эСэСэРом»,

      Как молнии росчерк, бросок.

      Над замершим в страхе партером

      Священный летит сквознячок.

      Как камня свист шайбы, о, кара

      Давидова! Крах вратаря!

      О, волшебная сила удара!

      О, восторги, что вера не зря!

      Даже тени не знал я сомненья

      В чистой правде хоккейных побед,

      Таково моё было крещенье,

      А иного, считалось, что нет.

      Голоса про высокое благо

      Часто лгут (что пятнает Христа).

      Маргарита – с метлой, а в «Живаго»

      Много прозы. Вся полупуста.

      Не спеши дать оценок спесивых,

      Почитатель рояльных вершин

      Вспомни, Быков, чудесный отрывок,

      В русской прозе такой лишь один:

      Лёд дрожит, да вскрикнул в испуге

      Остановившийся (чешский защитник)

      И вон она понеслась, понеслась, понеслась!

      (Наша тройка: Михайлов, Петров, Харламов),

      И вон уже видно вдали,

      Как что-то пылит и сверлит воздух,

      (Это шайба, смотрите повтор)!

      Не так ли и ты, Русь,

      Что бойкая необгонимая

      (хоккейная) тройка, несешься?

      После вышла «Рублёв» кинолента,

      И хоккейный развеялся сон,

      Очевиднее нет документа,

      Что летал тенью Троицы он.

      …И хоккей наш, и Тройку из Гоголя,

      И наш коврик а ля Васнецов

      Взяли мы грабежом не у Бога ли?

      Всё Твоё. Пощади наглецов.

      Руки

      Меня не брали в команду, почти – не брали…

      И младше был я, и хуже умел – с мячом,

      Когда им хватало людей, без меня играли.

      Я был – «на пожарный случай», – «Я исключён,

      Я лишний на поле», – страдание мне твердило,

      И «тише, Танечка», – дразнил себя я, – «не вой», —

      Пиная мяч, пока солнце не заходило,

      Настропалялся ловить его головой,

      И вот однажды я выскочил из защиты

      На правый фланг, и повёл, повёл мяч, пошёл…

      И пас был на левый край… И летит, обшитый

      Верёвками, мяч, тут-то я – головой, и… гол,

      В девятку сладко попасть. Мяч попал в девятку.

      Признанье смущало. Все хлопали по плечам:

      «Как Славка наш вмазал!» – а Славке почти не сладко.

      А Славка гулял, только где вот, не вспомню сам.

      Уж не по душе мне играть ни в единой сборной,

      И новый придумал футбол я в сердце моём:

      Выходит один на поле с душой упорной,

      И все двадцать двое играют с одним игроком,

      Где чисто играют, а где «подкуют», попинают,

      Где в спину двумя руками толкнут на бегу,

      Где слово обидное скажут. Игрок же играет.

      Я сам тот игрок. И ни жалобы, ни гугу.

      Понятно, что в этом поле одни лишь ворота,

      И ясно, что сложно забить в них победный свой гол,

      Но