Бульварный роман. Исповедь алкоголика (сборник). Вячеслав Ладогин

перед Крестами,

      Как дважды два – четыре, мы стоим;

      И не меняемся местами[8].

III

      О! Голубой пар. Голубой

                                       парок.

                 Как Кюхельбекер на морозе[9].

      Все, что свистел ты на допросе

      Под «яблонькой»[10] – Господь с тобой.

      Кафе одно на всех – кто свой:

      Как церковка на льдистом склоне.

      Вон – в тот проспект на небосклоне

      Нас тетки вымели метлой.

      Сорняк

I

      Душа измята. И заплакана аллея.

      И утро шелестит русалочьим хвостом:

      С Авророй расстаюсь, от поцелуя млея.

      «Какого же рожна я оставляю дом?»

      И ветра перезвон на музыку прилива.

      Пожухлая листва. И электрички стук…

      И мгла прозрачная, и согнутая ива.

      Дрожание струны и деки долгий звук.

II

      И распрямленный путь, холодный и пустой.

      И бессердечие горизонтальных линий.

      Ненужных мне ресниц коснулся ранний иней.

      Смех электрический уносит ветер злой.

      Душа помятая, душа – чертополох.

      Он у обочин царскосельских вырос.

      С корнями вырвана, летит душа на клирос,

      Чтоб с грустью утверждать, что мир не так уж плох.

III

      Все шелестел цветок под ветром, как другие,

      Хоть не пускала свет еловая хвоя

      Над нищей и сырой обочиной России —

      Где Всадник! Без короны голова твоя.

      А выметут сорняк из каменного храма,

      И нищий слепенький, ладошку занозив,

      Пойдет его нести. И пиво пить в розлив,

      И стряхивать репьи. И злобно. И упрямо:

      «Катись, Чертополох, по голому пути! —

      Корнями изучай дорожную щебенку,

      Бросаяся в глаза то маме, то ребенку,

      (От их жестоких глаз и зверю не уйти)».

IV

      Я плащ тебе дарю. Хоть пуг-виц нет на нем,

      Носи, Душа моя. Пусть и покрой босяцкий,

      Носи с достоинством, не кашляй под дождем,

      Не стань гвоздичиной на кофточке у цацки!

V

      Перекати-репей, по колющей стерне

      Катись туда, где губы дня смыкаются у края,

      Там светит между них росинка золотая,

      Там вянут все цветы. Там я подобен мне.

      Трамвай forever

I

      Навсегда вези меня, по стуже,

      Облизывая с рельсов снег, как мед!

      Брызги сыпанутся из-под дужек.

      Железо ободами запоет;

      Рельсы вздрогнут – весть передавая.

      Качнется под окошком вечный знак.

      (В Петербурге стоит звать трамвая,

      А только ждать его – бесполезняк).

II

      Блеснув зеленоалыми очами,

      Звонком ударил и прошел – сквозной:

      Над фонарей оплывшими свечами

      Унося рай окон золотой.

      Луну оставил сиротливо снежным

      Пятном, летящим отраженьем – в тучах.

      Мчит далеко и мчит меня, певуче

      Качаясь, словно вал над побережьем.

      Следующее стихотворение я сделал в кузове «каблучка», а на следующий

8

«Дважды два – четыре»: 224-я статья советского Уголовного кодекса, определяющая наказание за хранение и изготовление наркотиков. Последние обитательницы «Сайгона» стояли перед знаменитой с древних времен тюрьмой «Кресты» так же, как Анна Андреевна Ахматова в поэме «Реквием», но в связи с другой статьей.

9

Наибольший любитель кофе среди поэтов «Золотого века» Кюхельбекер кроме оды «Кофе» написал стихотворение об ожидании Пушкина в промерзлой нетопленой квартире, чем предсказал более, чем за сто лет мироощущение сайгоновских обитателей.

10

«Яблонькой» называлось отделение милиции в начале Лиговского проспекта, напротив Московского вокзала, ближайшее к «Сайгону».