Синий роман. Игорь Редин

сказала Ивана, после чего со вздохом добавила, – с рыбами.

      – А чем тебе рыбы-то не угодили? – Костику не хотелось ругаться, но, если вдуматься, то рыбы здесь не причем.

      Четверг ел среду обитания среды и, облизывая свои костлявые пальцы, не подозревал, что сам он будет съеден пятницей с таким же наслаждением, с каким он поглощал ни в чём неповинную среду.

      В дверь дважды позвонили и, не дожидаясь, когда откроют, вошли: две стерляди, три черноморских бычка и одна морская собака. С собой они принесли чекушку водки, два портвейна и пива. Это продолжалось каждый четверг на протяжении полутора лет. Квартира пропахла рыбой, как не пахло даже в рыбном магазине. И Ивана взорвалась.

      Она одним умелым движением повесила бычков на бельевую веревку вялиться; стерлядь, предварительно накачав вином, чтобы была сочнее, аккуратно положила на сковородку, а собаку, больно ударив ложкой по голове, отправила на рыбное кладбище, по счастливой случайности, находящееся в пасти их кошки Москвы.

      – Ну, что ты за человек? Говоришь, просишь, настаиваешь, угрожаешь… А ему, как о стену горохом, – миролюбиво говорила Ивана, подавая к столу две аппетитно зажаренные рыбины.

      – А откуда ты взяла, что ещё живую стерлядь надо поить вином, перед тем, как положить её на сковородку? – Костик попытался уйти от её провокационного вопроса. Ему это удалось.

      – Вычитала у Павича.

      – А где?

      – "Пейзаж, нарисованный чаем", – после чего, словно спохватившись, она вдруг вспомнила: – так ты ответь мне: почему ты такой непробиваемый?

      – Потому что рыбы отучили меня от бесцельного брожения (это как бродит квас – ни вина, ни водки, даже браги нормальной и то не получается) по лабиринтам рифмы.

      – Ты что, пишешь стихи? – она была удивлена, потому что на поэта он, мягко выражаясь, похож не был.

      – Писал.

      – Прочти что-нибудь.

      – Ты это серьёзно? – Костику польстила её заинтересованность.

      – Да.

      – Ну, что ж. Сама напросилась. Слушай:

      "О! Чудных звуков начинанье.

      Всё это было, как в бреду.

      Сношаться, право, на рояле я не могу.

      Я б мог попробовать, конечно,

      Обвить твой дивный стан руками…

      Рояль, как томная беспечность

      С тремя ногами.

      Была б четвёртая нога, мне было б легче…

      Но, что хочу тебе сказать – любовь не вечность…

      Во мху уж пятая конечность,

      Но онанизм –

      Практически не афоризм,

      А лишь беспечность.

      Поэтому в воспоминаньях,

      Оставив зыбкий, терпкий след,

      Рояль напомнит об изгнаньях

      В поёбке массовых побед".

      – И это всё? – спросила озадаченная его рифмоблудством Ивана.

      – Всё, – как на духу признался Костик.

      Кровь с рубашки никак не отстирывалась, и что Ивана не пыталась сделать, все её попытки превращались в пытку и оказывались тщетными. Наверное, придётся её выбросить. А жаль. Это была его любимая рубаха, да и ей она тоже нравилась. Ослепительно белая