Аскольдова тризна. Владимир Афиногенов

Азач, хотя знаю, что дед его и отец исповедовали когда-то веру аравийских бедуинов…»

      После гибели Азача Суграй занял его место, возглавив сотню, а молодого воина, спасшего ему жизнь, сделал десятником.

      Основное войско хазар ушло из Киева к родному Итилю, а несколько сотен, в том числе и сотня Суграя, были оставлены в пограничных селениях нести кордонную службу.

      Когда привезли хоронить в селение своего прежнего сотника, то оказалось, что положить его в семейный могильник некому: в семье Азача не осталось ни одного мужчины, лишь жена да четырнадцатилетняя дочь. И тогда Суграй, увидев, как хороши они, вызвался похоронить бывшего начальника, став, таким образом, по старому хазарскому обычаю членом его семьи – мужем вдовы, молодой статной красавицы Гюльнем, и одновременно ее дочери… Так что после похорон Азача сотник проснулся утром супругом сразу двух жен. Но к четырнадцатилетней девочке он пока не прикасался. Хватало бурных ласк несравненной Гюльнем.

      И зажил Суграй так же, как когда-то Азач, да и как все начальники сотен на пограничье: служил и работал, исправно платя налоги.

      Гюльнем забеременела и, когда она уже не могла больше делить с Суграем ложе, сказала ему:

      – Моей дочери скоро будет пятнадцать, посмотри – она расцвела, как роза… Мною овладевать уже нельзя, возьми мою дочь… Я ее подготовила к этому, и она ждет тебя давно, ты ей, как и мне, очень нравишься.

      Откровенность ее слов слегка покоробила сотника: и это жена его начальника Азача, с момента гибели которого прошло совсем немного времени! Сказал об этом Гюльнем, и она просто ответила:

      – Но он… мертвый, а мы – живые.

      «Да, так и надо, – рассуждал далее Суграй, тем более бог Тенгре постоянно воспламеняет во мне желание к этой девчонке, к тому же ведь теперь она моя младшая жена… И действительно, расцвела, как роза…»

      И в одну из ночей он овладел ею, и пока она, удовлетворенная, мирно спала, рядом лежащая мать ее, сгоравшая от страсти, стала целовать ставшего общим для них с дочерью супруга; целовала и ласкала губами и языком его тело до тех пор, пока не успокоила и свою бурную плоть.

      Русы во главе со Светозаром тоже вернулись в свои пограничные селения. Дома их были разграблены и большей частью сожжены; сильнее всех убивался купец Манила, превратившись из богача в бедного человека, потому как хазары ему не оставили ничего, польстившись на его лучшее, чем у других, добро.

      – Ай, ай! – причитал Манила. – У соседа горшки остались, есть в чем пищу готовить, и миски у него хазары не взяли, будет из чего едать, а тут… Все уволокли, сволочи безбровые! Бедный я, бедный…

      Проходивший мимо кузнец Погляд напомнил бывшему богачу:

      – Кто нужды не знавал, досыта Сварогу не моливался… Богатый на золото – убогий на выдумку… Так что, Манила, шевели умом, авось снова богачом станешь.

      – Буду шевелить! – серьезно пообещал Манила, даже не осерчав на кузнеца, и полез в погреб, где жил теперь с семьей.

      А Погляд подумал: «Вот и отливаются тебе слезы девочки-сироты Добрины, которую взял к себе, а потом обокрал и выгнал! Надо было в тот раз ослушаться