Аскольдова тризна. Владимир Афиногенов

увели Одда, и он возвратился в настоящее лишь тогда, когда стали выбирать из воды якорь, чтобы взяться за весла. На море после бури установилось затишье. Только когда судно прошло с десяток миль, подул ветер, вначале легкий и ласковый, – хивок, потом посильнее, и капитан велел поднять паруса.

      Судно ходко побежало по небольшим волнам на юг.

      Еще и солнце не поднялось, а лесорубы, плотники, землекопы и кузнецы уже начали по приказанию Рюрика возводить второй ряд тына вокруг теремного двора. Первую загороду в два человеческих роста они сделали, когда сын Годолюба уехал с дружиной на завоевание Изборска, оставив мать одну в тереме. И тогда, чтобы обезопасить ее и княжеский двор, строители также вставали ни свет ни заря, а ложились с первыми звездами. Лесорубы пилили в бору прямые деревья, плотники превращали их в бревна, заостряя с одной стороны; землекопы, выкопав ямы, опускали бревна тупыми концами, засыпали землей и трамбовали; кузнецы крепили тынный частокол железными скобами.

      Несмотря на то что бывшему правителю Гостомыслу сами жрецы подсказали пригласить на новгородский стол княжича с острова Руген и народное вече в этом их поддержало, Рюрик постоянно чувствовал отсутствие близости между собой и великим Нова-городом. Вначале его смешила сия непоследовательность. «В конце концов не сам же я заявился к вам!..» – начал сердиться он, а когда завоевал Изборск и часть северных финских племен, стал думать, что все переменится, образумятся новгородцы. Да не тут-то было! «Вот увалы твердозадые, лешаки!» – ругался про себя Рюрик. Злило поведение самих жрецов: ну да ладно, чернь есть чернь, а эти-то?.. Но чутье подсказывало волхвам с самого первого дня появления Рюрика в Новгороде – с этим мужем еще придется им столкнуться на узкой тропке, хотя пока никаких поводов к этому он вроде бы не давал. Все больше негодовал: «Перечить мне! Так я вам рога-то посшибаю!» – и объявил себя… князем! И не могло быть иначе, ибо в жилах Рюрика текла кровь не только упрямых Годолюбов, но и гордых Славенов… Власть укоротил и волхвам, и народному вечу. Особенно недовольными оказались уличные старосты и их помощники – подстаросты.

      Рюрик проснулся с первым тюканьем плотницкого топора, подошел к окну и воззрился на Волхов. По нему сновали рыбацкие весельные челноки и учаны с косыми на вращающейся мачте парусами, перевозившие людей и грузы. Казалось, что движение не прекращалось и ночью… Узкий мост через реку в страдную пору уже не давал возможности переправлять всех желающих с одного берега на другой – по указу посадника через него шли только подводы, груженные доверху и запряженные волами или меринами-тяжеловесами.

      Ухмыляясь трещинами вокруг выдолбленного в дереве рта, смотрел на эту рассветную суету и всесильный Перун, окруженный шестью кострами, на два меньше, нежели на киевском капище.

      Рюрик быстро отошел от окошка, вдруг почувствовав на себе пристально-жгучий взгляд молодого жреца. Хотя жрец находился на значительном удалений от терема, но его взгляд, полный злобы, прошелся по лицу князя режущим лезвием осоки: Рюрик даже невольно