Миленький ты мой. Мария Метлицкая

бы! Еще бы не вкусно! Творожок, сметану и масло взяла вчера утром на рынке. У нас. Все деревенское, чистая правда. Мед у меня был – сосед держит пасеку, а я мед ненавижу. И «яички» подбросил сосед, по пятьдесят рубчиков за десяток – очень по-божески.

      Наворачивает, снова мотает башкой и приговаривает:

      – Ах, боже мой! Сто лет не было такого вот удовольствия! Знаете, – путается: то «ты», то «вы», – ой, знаете, Лида, я поутру только кофе и все! Даже без хлеба! За хлебом идти неохота. Ну, раз в неделю принесет социальный работник и все. Буханку. Говорит, все хранят в морозилке. Но это ведь бред! Есть размороженный хлеб? Ни вкуса, ни запаха. Гадость! Лучше я так, с сухарем.

      Я киваю и удивляюсь:

      – Вот ведь чего придумали! Мороженый хлеб! Дикость какая!

      – Я вообще, – увлеченно продолжает, – ем крайне мало! Просто почти не ем!

      Говорит это с гордостью. Типа – неприхотливая.

      – Почему? – ахаю я. – Так ведь нельзя! Вредно ведь очень! Гастриты, колиты…

      – Ми-ло-чка! – произносит она по складам и смотрит на меня с укоризной. – У меня столько болячек, что ваши гастриты мне уже не страшны!

      Я громко вздыхаю – сочувствую.

      – В молодости относишься ко всему безответственно! – объявляет она. – Но вам этого не понять! Вы пока… молодая, – говорит она с каким-то сомнением, разглядывая меня.

      – Ну какая же я молодая! – снова вздыхаю. – Уже тридцать пять. Ни детей, ни плетей – один развод за плечами и порушенные мечты. Одиночество: ни мамы, ни… – тут всхлип, – ни-ко-го…

      Она задумывается:

      – Маму… я тоже потеряла очень рано… Такая трагедия… А вот дети! – Она оживляется: – Вот об их отсутствии не пожалела ни разу! Веришь ли, ни разу!

      Снова на «ты». Хорошо.

      – Совсем никогда? – жалобно лепечу я.

      – Ни разу! – подтверждает она. – За всю свою долгую жизнь!

      Победный взор и – дрожащие руки. Врет? Храбрится? Или и вправду?

      – Что с них? – продолжает. – Одно… дерьмо, ты уж прости!..

      Я, конечно, прощаю.

      – Нет, ты ответь! – заводится мумия. – Ну где ты видела хороших детей? Заботливых, благодарных. Уважающих старость… Лично мне – нет, не пришлось. Вот подружки, – кривит рот в адрес подружек. – Итак, подружки! Ну… не подружки – скорее приятельницы. Подруга у меня всего лишь одна – мне хватает! И все – знаменитости, все! Актриса, балерина, певица. Когда-то очень известная! Примадонна! Фамилий не называю – тебе ни к чему.

      Я снова киваю:

      – Конечно!

      – У всех эти… дети. И что? У актрисы сын пьет. Тянет деньги. И ждет ее смерти – не стесняется: «Когда ты, старая, сдохнешь? Квартиру продам и пропью!» Ну? Как тебе это?

      Я качаю головой и вздыхаю:

      – Кошмар!..

      И правда – кошмар. Что говорить-то?

      Она удовлетворенно кивает:

      – Вот видишь! Так, дальше. У балерины – две дочери. Старшая – шлюха. Да, именно так! Причем дармовая шлюха! Из любви к искусству, так сказать, не за деньги. Таскает юнцов, не стесняясь, прямо при матери. Та, бедная, все это видит. А главное – слышит! Ты понимаешь, о чем я?

      Конечно,