Миленький ты мой. Мария Метлицкая

Почти как мой дом. Но грязь – несусветная! Солнце беспощадно обнажило всю подноготную – и хозяйки, и кухни.

      Ладно кухня – пыль, жир и сажа на потолке и стене. Но она! Это в темноте коридора еще как-то… А здесь, на свету…

      Мумия, не иначе. Сморщенное лицо, дряблая, обвислая шея. Страшные руки. Ужасно, бррр!

      Ведьма. Как в детской сказке – злая колдунья.

      Садится, закидывает ногу на ногу, полы шелкового (в пятнах и драных кружевах) халата распахиваются и обнажаются старые ноги – мертвого серого цвета, в крупных, перетянутых узлах синих вен, с выпирающими косточками – вальгусная стопа. Но с педикюром! Да, мастерство не пропьешь!..

      Стою, глазки по-прежнему в пол.

      – Садитесь, – наконец предлагает она. Ну я и сажусь.

      Молчим. Начинает она.

      Спрашивает про Полю – так она ее называла.

      У меня по щеке катятся слезы. Вспоминая дорогую Полину Сергеевну, я всегда плачу. От жалости к себе. Ничего не забыто!

      Детская травма, знаете ли… это ведь навсегда.

      Про «Полю» говорю скупо – вроде мне и сейчас тяжело.

      Хотя… Мне и вправду совсем нелегко… Вспоминать…

      Но выстрел попал в цель – ей, кажется, меня жалко. Чуть кривятся узкие губы и дрогнули тонкие, нависшие, «черепашьи» веки.

      – Да… Полю жалко!.. Поля была… замечательной! Как же вам повезло!..

      Я чуть не вскрикиваю. Но, разумеется, сдерживаю крик души и боли, обиды, невыносимо горького детского одиночества. Думаю, старческое одиночество ничуть не страшнее детского! Наверное, второе даже еще хуже и злей. И страшнее.

      Я моргаю, стряхивая набежавшую слезу, и часто киваю:

      – Да-да! Мама… была замечательной!

      Как же мне трудно произнести это слово! Потом она хмурится:

      – Ну… А что… вы… сюда? В смысле – в столицу?

      Я простодушна и очень честна:

      – Развелась, деток нет, бог не дал… Работы в нашей дырище тоже. Хозяйство одной мне не нужно, ну, вот я и…

      Она недовольно крутит головой:

      – А вы думаете, что здесь – синекура?

      Я вжимаю испуганно голову и развожу руками:

      – Нет… Я не знаю…

      – А вот я знаю! – жестко бросает она и – хлоп по столу ручонкой. – Медом здесь не намазано! – резко отвечает она. – Ни-ко-му! А вы… все сюда… претесь!.. Ну? И как думаешь жить?

      Так, перешла на «ты» – уже хорошо. Может, меня пожалела? В память дорогой и незабвенной Полины?

      Я бормочу, что я – учительница младших классов. Надеюсь, что учителя здесь нужны. Очень надеюсь! Ну или в детсад, методистом. В саду с голоду не помрешь. Там – питание! Сниму комнатуху… Ну или угол. Читала, что много бабулек сдают эти углы. И недорого вовсе.

      Лидия Николаевна усмехается:

      – Угол! Ну-ну… Будешь жить с полоумной бабкой и слушать ее «мемуары».

      – Что делать… Ну, значит, буду. Я стариков… в смысле – пожилых людей – уважаю! И очень жалею…

      – Не за что их уважать! И жалеть не за что! – отрезает она. – Гнусные сплетники,