Миленький ты мой. Мария Метлицкая

со мной. Из ее зеленых ягод я варила кукольные супы. Из красных и спелых я мечтала сварить варенье. Баба Маня не давала: вот еще! Сахар переводить на это говно!

      – А вдруг будет вкусно? – канючила я. – Вдруг не горько будет?

      Ну и достала я ее, и баба моя в сердцах плюнула:

      – Ну и вари, дура упрямая!

      И швырнула мне пакетик с сахаром.

      Сахара там было с полкило. А сколько нужно ягод? Я не знала. А вдруг сделаю что-то не так и варенье испорчу? А если нет – докажу бабе, кто упрямый баран, а кто нет!

      И побежала я к соседке, бабе Паше. Спросить, сколько класть сахара в варенье.

      Баба Паша, полуглухая и полуслепая, ни черта не поняла:

      – Да сыпь весь, Лидка! – сказала она. – Чем слаще, тем вкуснее будет!

      Ну и бросила я ягоды в кастрюльку, бухнула туда сахар и налила воды – так всегда делала бабушка.

      Баба Маня в процесс не вмешивалась – даже не подошла.

      Закипело мое варенье, помешала я его, сняла пену – так тоже делала баба – и, подув на ложку, осторожно лизнула.

      Какая же это была горечь! Просто непереносимая, отвратительная и мерзкая горечь! Отрава!

      Я увидела в окно, что баба возится в огороде. Быстро вылила «варенье» в туалет за домом и, бросив кастрюлю в крапиву у забора, побежала на улицу.

      Вечером сели пить чай. Баба Маня – ни слова.

      Пошарила в буфете, поохала, вытащила старые сухари и обернулась на меня:

      – Ой, доча! А где же варенье? Ну, давай на стол! На сухари покладем и все веселее!

      Глаза хитрые и веселые, что редко бывало.

      – А нету его, – беспечно отвечаю я и отвожу глаза.

      – Невкусно получилось? – притворно охает баба.

      – Вкусно, – пожимаю я плечами, – только я его… – тут я задумываюсь – Мишке Котенкову снесла! На угощенье!

      – Бедный Мишка… – качала головой моя баба. – Ох, выжил бы только!

      Я чай допила и собралась спать.

      А баба строго сказала мне вслед:

      – Завтра кастрюлю отмой! Слышь, Лидка? Достань из травы и отмой!

      Но все-таки рябинку свою я отстояла. По осени любила смотреть в окно на красные гроздья. И ставила ветки с ягодами в вазу на стол. Была у нас одна вазочка – синего стекла. Баба говорила, что папаша мой Полине Сергеевне на день рождения подарил.

* * *

      Полина Сергеевна сидела на стуле и плакала:

      – Как на улице-то хорошо! А в избе душно…

      – Ага, – сквозь зубы шиплю, – ты б еще полгода ведро не выносила и постель не меняла!

      Она молчит. Глаза закрыла, голову свесила – дремлет.

      Ну а я в дом. Убралась, полы перемыла, мебель перетерла. Постельное ей поменяла. Нагрела воды и вымыла ее прямо в тазу – до бани она не дойдет. Да и какая баня – ее ж надо топить.

      Ну вроде все? Дела переделаны. Можно ехать домой?

      В кровати на чистом белье она снова тут же уснула. Но мне показалось, что выглядела она получше – порозовела, слегка обветрилась. Посвежела. Уснула с улыбкой.