Ричард Длинные Руки – гауграф. Гай Юлий Орловский

тогда демонстрирует каждую отрубленную конечность.

      Я спросил одного очень деловитого и хозяйственного, что все укладывал хворост покрасивее, взбегал на помост и поправлял заботливо изорванную и в темных пятнах рубаху приговоренного:

      – За что его?

      – За богохульство, ваша светлость, – ответил он приподнято.

      – Кто приговорил?

      – Отец Ведерий. А отцы Лампадий и Велевий поставили подписи, что согласны.

      – Благое дело, – согласился я. – Плесень надо выжигать пламенем нашего праведного гнева.

      – Истинные слова, ваша светлость! – воскликнул он радостно.

      Я подъехал к помосту вплотную.

      – Эй ты! Зачем хулил веру Христа? Чем тебе плоха святая церковь?

      Он медленно повернул в мою сторону голову, лицо в кровоподтеках, левый глаз заплыл так, что там одна сплошная опухоль, а губы как вареники.

      – Я не хулил… – проговорил он с трудом.

      Я нахмурился.

      – Хочешь сказать, что трое священников тебя просто так на костер? Потому что ты у кого-то из них козу увел?

      Он произнес хрипло:

      – Я говорил везде, что наша земля вовсе не на слонах или китах… Это большой шар… а звезды совсем не серебряные гвоздики в хрустальном небосводе…

      Внутри меня оборвалось, даже дыхание пресеклось. Я тупо смотрел на этого дурака, ну что за идиот, как такое можно говорить простому народу, для них земля всегда останется плоской! Всегда, при любой степени технического прогресса.

      Он скользнул по мне мутным взглядом, голова повисла на грудь. Я повернулся в седле. Народ теперь опасливо смотрел больше на меня, чем на еретика, его время настанет чуть позже, когда подожгут хворост, а таких вот огромных мужчин на огромных конях увидишь не часто. Можно будет побахвалиться, что совсем рядом видели могучего майордома, завоевавшего королевство…

      – Где отец Ведерий? – спросил я требовательно.

      Мне торопливо указали на спешащего от ближайших домов священника. Маленький, худой, изморенный постами или свалившийся работой, бледный и запыхавшийся, он сам вызывал сочувствие и жалость, но я подавил чувство сострадания и спросил надменно:

      – Отец Ведерий?

      Он торопливо поклонился.

      – К вашим услугам, ваша милость!

      Я спросил с укором:

      – Что же вы, святой отец, не присутствуете на казни? Святая церковь велит, чтобы вы ловили последнее дыхание осужденного и могли дать ему отпущение грехов, если он возжелает покаяться в смертных грехах!

      Он снова поклонился, застенчивый и от кончиков ушей и до пяток стоптанных башмаков виноватый:

      – Присутствую, ваша милость! Но не мог оставить тяжелобольных. Мы и лекари, увы, а еще сам принимал роды… куда-то повитухи исчезли.

      – Знаю, – сказал я, – работы много. Сейчас через Тоннель идет помощь. Монастыри из Фоссано и Армландии направили несколько сотен священников, миссионеров и монахов. Будет легче. А пока держитесь… Этого за что?

      – Хулил Господа, –