Девушка без Бонда. Анна и Сергей Литвиновы

она умела прекрасно справляться с такими вот нахалами, которые страшно гордятся своими, прямо скажем, плосковатыми остротами. Отшивала их на раз, два, три. Но тогда – в прошлой жизни – она была если не звездой, то значимой фигурой. А огрызающаяся посудомойка – это нонсенс.

      Хотя огрызнуться никогда не помешает. Тем более что еще одна мысль мелькнула. Мужчина ведь зачем-то явился именно в их таверну. И явно прежде слышал о ней, потерявшей память. И сам с нею заговорил. С теми же, кто по жизни полный ноль, не беседуют. Их просто не замечают.

      Она внимательно взглянула на него. Произнесла:

      – Кто вы такой, Зет?

      – А кто такая вы, леди? – в тон ей проговорил тот.

      В ответ на подобные вопросы – она тоже помнила из своего почти стертого из памяти прошлого – полагается загадочно улыбаться. Но только в том случае, если в сумочке у тебя – визитные карточки со всеми твоими титулами. А у нее улыбка получилась жалкой. Снова объяснять: «Я – никто? Я – не помню?»

      И она сказала, изо всех сил стараясь, чтобы получилось как можно беспечнее:

      – Ваш друг Стелиос считает, что когда-то я была звездой…

      А Зет, противная сволочь, усмехнулся, снова окинул взглядом ее непрезентабельную одежду и насмешливо произнес:

      – Но, похоже, звезда уже закатилась.

      Да, в этой пикировке она теряет очко за очком. А продолжать заведомо проигрышную партию – бессмысленно.

      И тогда она постаралась выдавить из себя еще одну улыбку. Пробормотала:

      – Спасибо, что не дали вашему Джеку меня растерзать…

      И отправилась восвояси, на свою кухню.

      И услышала, как Зет ей в спину кричит:

      – Эй, нимфа! А поцелуй? В благодарность за спасение?

      Но она, конечно, даже не обернулась, только громко дверью в подсобку шарахнула. Хотя, чего уж скрывать, прильнуть губами к губам Зета ей вдруг ох как захотелось! Но только не сейчас. Не когда она вся взмыленная после бесконечной возни на кухне и в грязном переднике…

* * *

      Весь остаток дня она была будто натянутая струна и грохотала тарелками с таким остервенением, что никто из коллег к ней даже подойти не осмеливался. Хозяина, правда, грозным видом не смутишь, но тот, что удивительно, сегодня (невзирая на разбитую тарелку) не сказал ей ни слова упрека, а всегдашние пятнадцать евро вручил ей по окончании рабочего дня даже с неким подобием улыбки.

      И Димитрис, когда зашел за ней вечером, взглянул удивленно. А когда, по обыкновению, они сели вместе ужинать, тут же спросил:

      – Что случилось?

      Она могла бы рассказать ему, однако лишь буркнула:

      – Ничего.

      Не объяснять же бедняге, что она до сих пор вся кипит от гнева. Злится и на хама Зета, и на собственное глупое поведение. А пуще всего на то, что до сих пор стоят перед глазами пухлые, развратные губы… скошенный нос… насмешливые глаза неестественно зеленого цвета. Он красив, этот Рассел-Кроу-Зет. И ей хотелось бы сейчас быть рядом с ним. Чтобы он подливал ей вино, и улыбался, и говорил комплименты, и слегка насмешничал…

      …Но от Димитриса так просто не отделаешься.

      – Может…