…И вечно радуется ночь. Роман. Михаил Лукин

я ещё и знать не знал о вашей «Вечной Радости», и уж тем паче не думал оказаться здесь. Вы её тоже знаете, разумеется. Называется «Из окна богадельни»…

      И неладное случается! Слово «богадельня» производит на доктора неизгладимое впечатление, гораздо сильнее, нежели «старая кошка», он буквально подскакивает на своём насиженном стуле

      – Нет, не имею чести знать, да и слушать не хочу! – изо всех сил стараясь не повышать голос, сообщает он.

      Но это уже было что-то! Я-то подозревал, что «богадельня» его заденет, быть может, даже больнее, чем «хоспис», подозревал. И особенно же он начинает беспокоиться, едва я собираюсь пересказать ему данную сказку – нет бы настаивать на том, чтобы я довёл до конца более безобидную историю о двух кошках, где нет никаких богаделен, а он, сам того не понимая, идёт у меня на поводу.

      – Зря не хотите, на мой взгляд, – замечаю я, – такие истории кое-чему учат…

      – Всегда не любил Андерсена, – выдавливает из себя доктор; нужно же ему что-то было на это ответить.

      Я понимаю его, но всё равно продолжаю гнуть свою линию:

      – Что ж, а господин Ибсен вам по душе? – спрашиваю.

      Этот вопрос для него тем паче неожидан. Он хмурится и переспрашивает:

      – Простите?

      – Вам нравится Хенрик Ибсен, ваш национальный писатель?

      – Причём тут Ибсен? – недоумевает доктор; в моих фантазиях это звучит примерно как «Я никогда не „лечил“ Ибсена, он уж изволил давно почить, но если бы случилось так, что я был бы нужен ему, то рад был бы принять его здесь».

      – Просто я хотел вам сказать, – говорю я, – что вместо историй болезни, судебных отписок, и прочего, тем более в свободное от напряжённой и изматывающей работы время, вам лучше было бы читать хотя бы Хенрика Ибсена, певца страданий. Это лучшее занятие для такого пытливого ума, как ваш, во всей Норвегии!

      И певец страданий Хенрик Ибсен становится венцом, вишенкой на приготовленном мною для доктора Стига десерте – кушайте на здоровье!

      Далее происходит нечто необычное, чего никогда не было прежде, но чего я ожидал; в ответ доктор вдруг повышает голос, слегка наливаясь кровью:

      – Чёрт побери, Лёкк! Да знаете ли вы, что одно моё слово и всё для вас здесь будет окончено?! Вы без конца нарушаете все правила, вы живёте так, как хочется вам, не считаясь ни с персоналом, ни с нашими жильцами, вы даже думаете отлично от других, хотя я, как могу, пытаюсь помочь вам. Вы не плывёте в общем потоке, что было бы для вас благом, особенно, учитывая ваше положение, и что было бы удобно мне, вы всегда барахтаетесь где-то с краю – это существенно осложняет мне вопрос вашего спасения. Знаете, что я сейчас сделаю? Сейчас я пойду в свой кабинет и напишу статью в медицинский журнал, где назову некоего писателя полностью здоровым либо симулянтом, и это, несомненно, опозорит его на весь свет. Об этом будут трубить газеты, об этом будут шептаться в высших кругах – ну, ещё бы, сам Лёкк, старый добрый правдоруб Лёкк, симулирует болезнь, прячась от общественного