…И вечно радуется ночь. Роман. Михаил Лукин

всегда, он о чём-то размышлял, спускаясь ко мне с небес – и морщины у него на лбу так до конца и не разгладились. Что-то случилось, что-то, о чём он думает и никак не может забыть?

      – Вот что, дружище, – говорит он далее, – давайте начистоту. Не будем выяснять теперь, отчего вы лежите на полу, а не там, где положено, на кровати, и отчего целую ночь провалялись в дверях, поговорим о чём-то более глобальном, о чём я давно думаю. Вам, верно, что-то не по душе в нашем заведении, вы голодаете, кричите и протестуете, в общем, ведёте себя из ряда вон нехорошо, а о постоянных нарушениях вами установленных норм я уж и вовсе промолчу. Вот и теперь вы играли в молчанку, изображали из себя графа Монте-Кристо, вместо того, чтобы ответить на простой, ни к чему не обязывающий, вопрос. Быть может, в доверительной беседе вам стоило бы рассказать мне, что у вас не так, что беспокоит вас, и я бы постарался что-то сделать для вас, как-то улучшить ваш быт ли, сформировать более приятное меню по вашему вкусу…

      Такой неожиданностью я слегка ошарашен поначалу – никогда прежде он не обращался ко мне так, по-свойски, добрым пастырем. Смотрю на него: в моём рассеянном взоре, верно, мыслью и не пахнет.

      Моё замешательство рождает в его глазах какой-то странный огонёк, сродни злорадству. Но я быстро прихожу в себя, слишком быстро, чтобы ему стало тепло на душе.

      – Откровенно говоря, дорогой доктор, я и не чаял, что вы явитесь ко мне по такому незначительному поводу, – замечаю я. – Едва услышав ваш голос, я подумал, что не иначе мои анализы оказались вдруг ни с того ни с сего положительными, либо профессору Фрейду во сне привиделось лекарство от моей болезни, и вы поспешили сообщить мне столь несчастливую для меня новость. Логично было бы подумать с вашей стороны, что сей факт как раз таки и лишил меня дара речи, и поразил в самое сердце, оттого, я не смог тут же засвидетельствовать вам своё почтение.

      Доктор тут же возвращает себе первоначальную бледность, злорадства нет и следа.

      – Не знаю, как и реагировать на ваши слова, – говорит он, – это трудности перевода, должно быть, ведь вы же иностранец… Впрочем, любому культурному человеку известно, что профессор Фрейд – психоаналитик и не имеет никакого отношения…

      – …К растениям и овощам, – прерываю его я, демонстрируя отличное знание его собственного родного языка.

      – К растениям и… – задумчиво повторяет он, и вдруг восклицает: – Каким ещё к чёрту овощам!?

      – К госпоже Фальк, например, или к старому Хёсту, медведю, который лежит в соседней комнате, недвижим, с открытым ртом, куда иногда залетают мухи— чем не растения, а?! Вот вы, господин доктор, заходили к Хёсту сегодня? А если он уже два дня как мёртв и завонялся?!

      – Что за чушь! Господин Хёст жив! – возмущается доктор.

      – О, я бы не был так уверен… На той неделе, аккурат перед Родительским Днём, я не видел вашей разлюбезной Фриды почти три дня и был предоставлен сам себе. Может, и Хёстова сиделка не кажет