Весенние грозы. Дмитрий Мамин-Сибиряк

мяконьких, ни шатко, ни валко, ни на сторону… Что же, и это хорошо. Маленькое, да свое…

      Вместе с гимназическими новостями Сережа приносил домой жеваную бумагу, которую и бросал в потолок с большой ловкостью. А когда готовил по вечерам уроки, то всё время жевал резинку или какую-то «смолку». Размягченная резинка служила отличной хлопушкой. Однажды с этой жвачкой Сережа принес и свою первую двойку, которую ему «залепил» Огнев. Марфа Даниловна растерялась и решительно не знала, что ей делать. Сама она не могла помочь, потому что передала Сереже уже все свои знания, а Петр Афонасьевич знал меньше, чем она. С горя она прибила Сережу и пообещала даже высечь его, если он хоть раз принесет такую двойку. Сережа горько плакал и жаловался, что совсем не понимает русской грамматики.

      – Ты у меня будешь понимать! – кричала на него Марфа Даниловна, подавляя в себе невольное чувство жалости к неразумному детищу. – Я выколочу из тебя леность… Бумагу жевать умеешь, а грамматику не понимаешь? Как же другие-то учатся? Вон у Володи Кубова все пятерки по русскому языку. Я сама попрошу директора отодрать тебя.

      Петр Афонасьевич для проформы тоже покричал на Сережу, но толку от этого было мало.

      – Надо будет к Григорию Иванычу толкнуться… – решил дядя Яков Семеныч, бывший свидетелем этой сцены. – Он всё знает и устроит как-нибудь…

      – Ну, уж это ни за что! – сказала Марфа Даниловна. – Печаткины еще загордятся… Мы уж лучше сами как-нибудь.

      Марфа Даниловна немножко сердилась на Григория Иваныча после своего разговора о богатстве. Выручил старый дядя, который сам вызвался отвести Сережу и переговорить с Печаткиным.

      Сережа плакал всё время, пока шел с Яковом Семенычем к Печаткиным. Мальчику было и совестно, и, вместе, он почему-то боялся Григория Иваныча. Старик пожалел мальца и по-своему утешал его.

      – Ну, чего ты ревешь? Слава богу, не замуж выдаем. Дело житейское. А вот отдать бы тебя в военную службу, так там, небойсь, выучили бы… Перестань хныкать. Говорю: нехорошо.

      – Я боюсь, дедушка…

      – Глупости… Бойся бога, а людей нечего бояться.

      На счастье Григорий Иваныч оказался дома. Он внимательно выслушал объяснения Якова Семеныча, по своей привычке хлопнул его по плечу и разрешил всё дело:

      – Пустяки… Вон у меня Гришка по арифметике хромает. Ничего, выправим. Вы его посылайте ко мне… Эх, мальцы, мальцы!.. Просто, не умеет за книгу взяться. Это бывает… Ну, что, как Петр Афонасьевич?

      – Да ничего… Служит, а по вечерам снасти свои готовит.

      – Так, так… гм… да. А девочка эта… ну, Катя, учится она?

      – Грамоте мать учит…

      – Мало одной грамоты… Надо в гимназию отдавать, дедушка. Человеком потом будет…

      – Уж и не знаю, право, Григорий Иваныч, как этому делу быть… Оно даже и не под силу, пожалуй, будет двоих-то зараз полнимать, а там Петушок растет.

      – Бог даст день – даст и хлеб… Вздор!

      – Ведь девочка, Григорий Иваныч… Велико ли