Рекенштейны. Вера Крыжановская-Рочестер

он. – Если б ты знала, как много я должен заниматься, как он мучает меня, а если я тотчас не послушаюсь его, он бьет меня.

      – Что ты говоришь! Может ли это быть! – И Габриела порывисто приподнялась.

      В эту минуту Готфрид, закончив разговор, взглянул на часы и позвал Танкреда:

      – Танкред! Пора заниматься.

      Мальчик не шевелился; но Габриела, бросив чарующий взгляд на молодого человека, проговорила с улыбкой:

      – Я накладываю маленькое вето на ваше решение; мне кажется жестоким заставлять учиться ребенка в такую чудную погоду и поэтому прошу отпустить его на каникулы.

      Готфрид взглянул на графа, который стоял за креслом графини, но тот покачал отрицательно головой.

      – Я очень сожалею, графиня, что должен воспротивиться вашему желанию, но граф, поручая мне воспитание Танкреда, предоставил мне право распределять его занятия. Я нахожу, что даю ему довольно времени для игр и отдыха, но ввиду его непомерной лености, не могу согласиться прервать его занятия.

      Габриела, закусив губы и с холодным презрением смерив Готфрида взглядом, отвернулась и сказала небрежно:

      – Я полагаю, Вилибальд, ты не отрекся от права изменять распоряжения воспитателя твоего сына, особенно когда они налагают на ребенка непосильный труд.

      – Графиня, – сказал Веренфельс, слегка бледнея, – Танкред пользовался такими вакациями до моего поступления, что по своим познаниям не может сравниться и с семилетним ребенком. Впрочем, все что я делал, то делал с согласия и одобрения графа. Но если мои распоряжения не нравятся вам, графиня, то я готов сегодня же сложить с себя мою должность.

      Граф сдвинул брови.

      – Перестаньте, Веренфельс, вы знаете, что я не потерплю, чтобы вы нас оставили. А тебя, милая Габриела, я буду просить не вмешиваться в то, что касается воспитания Танкреда. Я одобряю полезные и разумные меры господина Веренфельса и надеюсь, что ты тоже будешь благоразумной матерью.

      Танкред встал, покраснев от злости и готовясь возражать, но Готфрид не дал ему на то времени.

      – Ступай в свою комнату, – сказал он строго. – Ты слышал, что сказал твой отец? Так принимайся за занятия без всяких рассуждений.

      – Но ведь это грубиян! И ты позволяешь служащему у тебя говорить таким тоном с графом Рекенштейном! – воскликнула графиня настолько громко, что Готфрид, уходя, мог слышать ее. – Ах, бедный мой Танкред!

      Лицо ее пылало от гнева, губы дрожали.

      При виде завязавшегося скандала, Арно побледнел и с душевной тревогой глядел на мачеху.

      Но граф, привыкший с давних пор к бурным сценам и капризам жены, как скоро ей что-нибудь не нравилось, нисколько не смутился. Он придвинул стул к дивану, поцеловал ее руку и дружески серьезным тоном сказал:

      – Дорогая моя Габриела, Бог свидетель, как я счастлив нашим примирением; моя первая забота доставлять тебе счастье и удовлетворять твои желания. Ты не можешь думать, чтобы я был равнодушен к ребенку, которым ты меня одарила,