Сахалин. Влас Дорошевич

может этого быть! Не может быть, чтобы этот нежный супруг, который двух слов не может сказать жене, чтобы не прибавить третьего – ласкового, чтобы он мог быть палачом. Не может быть, чтобы эти вечно работающие, честные, трудовые руки были обагрены убийством мужа!

      Крепко схватившись друг за друга, они выплыли в этом океане грязи, который зовется каторгой, выплыли и спасли друг друга.

      Не отсюда ли эта взаимная, трогательная нежность?

      Он служил смотрителем маяка и в канцелярии начальника округа, – он правая рука начальника, знает и отлично, добросовестно, старательно ведет все дела.

      Он, как я уже говорил, добрый, славный муж, удивительно кроткий, находящийся даже немножко под башмаком у своей энергичной жены.

      Ничто не напоминает в нем прежнего Отелло, Отелло-палача.

      Только раз в нем проснулась старая болезнь – ревность. Его жена до сих пор вспоминает об этом с ужасом. Он достал бритву, наточил, заперся и… сбрил свою огромную, окладистую бороду и усы.

      «Страшно было взглянуть на него!»

      – И не подходи ко мне после этого! – объявила госпожа Пищикова.

      Он долго просил прощения и ходил с виноватым видом. Больше он уже не ревновал.

      Она… Нет минуты, когда бы она не была чем-нибудь занята. То солит сельди, то делает на продажу искусственные цветы, работает в своем отличном, прямо образцовом огороде, шьет платья корсаковской «интеллигенции».

      И берет… один рубль «за фасон».

      – Что так дешево? – изумился я. – Да ведь это даром!

      Вы бы хоть два!

      Она даже замахала в испуге руками.

      – Что вы? Что вы?! Ведь ему осталось еще четыре года каторги. Четыре года над ним все могут сделать! На меня рассердятся, а на нем выместят. Нет! Нет! Что вы?! Что вы?!

      Надо видеть, как говорит о своем муже эта женщина, слышать, как дрожит ее голос, когда она вспоминает, что ему осталось еще четыре года каторги… сколько любви, тревоги, боязни за любимого человека слышится в ее голосе.

      Я познакомился с ней еще на пароходе. Она возвращалась из Владивостока, где ей делали трудную операцию, опасную для жизни.

      Едва корсаковский катер пристал к пароходу, на трап первым взбежал мужчина с огромной бородой – ее муж.

      Они буквально замерли в объятиях друг друга. Несколько минут стояли так.

      – Милый!

      – Дорогая! – слышалось сквозь тихие всхлипывания. У обоих ручьем текли слезы.

      Вспоминают ли они о прошлом?

      И он и она время от времени запивают.

      Может быть, это дань, которую они платят совести?

      Совесть ведь берет и водкой…

      Гребенюк и его хозяйство

      Бродя по Корсаковской «слободке», вы непременно обратите внимание на маленький домик, удивительно чистенький, аккуратно сделанный, щеголеватый: имеется даже терраса.

      Во дворе этого дома вы вечно увидите кого-нибудь за работой.

      Или пожилая женщина задает корм чушкам, или высокий, сгорбленный, болезненного вида мужик что-нибудь рубит, строгает, пилит.

      Пол,