Сахалин. Влас Дорошевич

не потерять. Кругом что?! Грязь, горе, срадания, нищета, разврат, отчаяние. Тут потеряешься. Трудно человеку против течения плыть. Шибко трудно! Тонет человек – а как тонет, тут его всякий по башке и норовит стукнуть. Тонущего-то ведь можно. Он не ударит – у него руки другим заняты, он барахтается. Ха-ха-ха! По башке его, по маковке! А утонет человек совсем – говорят: «Мерзавец!» Не мерзавец, а утонувший совсем человек. Вы в городе Париже изволили бывать?

      – Был.

      – Ну, вот я в книжках читал – не помню, чьего сочинения, – дом там есть, «Моргой» прозывается, где утопленников из реки кладут. Вот наша казарма и есть «Морга». Иду я, гляжу, – а направо, налево, на нарах, опухшие трупы утонувших лежат. Воняет от них! Разложились, ничего похожего на человека не осталось, – и не разберешь, какая у него раньше морда была! А видать, что человек был! Они говорят: «Мерзавцы», – не мерзавцы, а утопленники. Видит только это не всякий, а тот, кто по ночам не спит. Днем-то свои, а по ночам чужие думы думает. Чужие болячки у него болят. А вы знаете, барин, кто по ночам не спит?

      – Ну?

      – Я да мышка, а потому всему разговору крышка!

      И Шапошников запел петухом и запрыгал на одной ножке. Такие странные, бесконечно симпатичные типы создает каторга наряду с Верблинскими.

      К сожалению, редки только эти типы, очень редки. Так же редки, как хорошие люди на свете.

      Убийцы

      (Супружеская чета)

      – Душка, а не выпила ли бы ты чайку? Я бы принес.

      – Да присядь ты, милый, хоть на минутку. Устал!

      – И что ты, душка? Серьезно, я бы принес.

      Такие разговоры слышатся за стеной целый день.

      Мои квартирные хозяева, ссыльнокаторжные Пищиковы, – преинтересная парочка.

      Он – Отелло. В некотором роде даже литературная знаменитость. Герой рассказа Г. И. Успенского «Один на один». Преступник-палач, о котором говорила вся Россия.

      Его дело – отголосок последней войны. Его жертва была, как и многие в то время, влюблена в пленного турка. Он, ее давнишний друг, добровольно принял на себя из дружбы роль postillon d’amour. Носил записки, помогал сближению. Мало-помалу они на этой почве сблизились, больше узнали друг друга… Он полюбил ту, которой помогал пользоваться любовью другого. Она полюбила его. Турок был забыт – уехал к себе на родину. Они повенчались, лет шесть прожили мирно и счастливо. Он был уже отцом четверых детей. Она готовилась вскоре подарить ему пятого.

      Как вдруг в нем проснулась ревность к прошлому.

      Этот турок, мимолетный гость ее сердца, забытый, исчезнувший с горизонта, – призраком встал между ними.

      Мысль о том, что она делила свои ласки с другим, терзала, мучила, жгла его душу.

      Ужасные, мучительные подозрения вставали в расстроенном воображении.

      Подозрение, что она любит «того». Что, лаская его, она думает о другом.

      Что дети – его дети – рождены с мыслью о другом.

      Эта страшная, эта патологическая душевная драма закончилась страшной же казнью «виновной».

      Пищиков привязал свою жену к кровати и засек ее