Три легенды. Михаил Кликин

дело. Две руки! И он выбросил их перед собой. Сунул в пасть демону фигуру Силы. Выплеснул теснящуюся энергию.

      Махнул руками…

      Рукой…

      И боль в суставах отозвалась на резкое движение. Вернулись буравчики.

      Черная тварь исчезла, лишь бешено стучало сердце. И страх бежал по венам.

      В воздухе пахнло паленым.

      Он закричал, не понимая где он, почему он лежит на кровати, где его левая рука, и откуда эта боль, и куда исчезла тварь, и что произошло вообще?!

      Он вскочил, ничего не соображая, растерянно ворочая головой, приходя в себя и наконец осознал, что это был лишь сон, наваждение. Понял это, но сердце все колотилось, и страх не хотел уходить.

      Вигор опустился на кровать, присел на край и только тогда заметил.

      Одеяло, сброшенное резким движением на пол, обуглилось на углу и дымилось.

      Вигор, ничего не понимая, долго смотрел на дым. Затем поднял к лицу руку, и испуганно уставился на нее. Так, должно быть, смотрят на пса, домашнего любимца, внезапно взбесившегося и искусавшего хозяина. Так смотрят на предавших друзей. Недоумевая. Растерянно. Испуганно.

      Вигор смотрел на свою ладонь.

      Ладонь светилась, и меж пальцев с негромким трескучим шелестом проскакивали голубые искорки разрядов.

      Кречет все никак не мог решить.

      Рано или уже пора?

      Возле печки у него стоял большой кувшин, в котором настаивалось домашнее яблочное вино.

      Он никак не мог вспомнить, когда же он поставил напиток бродить? Сколько прошло времени? Недели две? Месяц? Память, иной раз, играла с ним странные шутки.

      Так толком и не вспомнив, Кречет снял крышку, понюхал, отлил немного в глиняную кружку, поставил тяжелый кувшин на пол и пригубил. Почмокал, пробуя кисловатый вкус, отпил еще, побольше. Допил до конца.

      – Ладно, – сказал себе решительно, – наверное, хватит!

      Он заскрипел, застучал ящиками стола, долго рылся в шкафу и наконец отыскал чистый льняной лоскут. Накинув тряпицу на горлышко кувшина, стал цедить жидкость в медную посудину. Вино текло неохотно, слабой тонкой струйкой просачивалось через плотную ткань. Несколько раз Кречет останавливался, отставлял кувшин и стряхивал с тряпичного фильтра бурую яблочную гущу.

      Наполнив металлическую кастрюльку, он взвесил кувшин в руке. Оставалась еще половина, не меньше.

      – На следующий раз, – решил он вслух, и рассердился на себя, на эту свою недавно обнаружившуюся привычку разговаривать сам с собой. – Хватит! – сказал он непонятно к чему – не то вина налитого достаточно, не то обрывая ни к кому не обращенный монолог.

      Кречет поставил кувшин на место, прикрыл его крышкой, набросил сверху мокрую тряпицу – пусть сохнет – и еще долго ходил по комнате, решая, что же еще прихватить с собой.

      Он подошел к окну, облокотившись на широкий подоконник, выглянул на улицу. Солнце клонилось к западу. Пора уже выходить.

      Он прихватил медную посудину, у порога оглянулся на комнату, но взять больше было нечего, и он вышел из избы.

      Сперва зайти к ближайшему соседу