Студенты. Инженеры. Николай Гарин-Михайловский

азвала имя его начальника. Тогда ксендз заговорил: «Лестно, лестно, это даже очень лестно…»

      Карташев заерзал на стуле, изображая ксендза…

      – Тёма?!

      Действие происходило в деревне у Карташевых в столовой во время обеда. Мать Тёмы, Аглаида Васильевна, положив нож и вилку, смотрела на сына, но тот предпочитал в это время смотреть в раскрытое окно в сад, там, в саду, была тень и было солнце, было весело, как только может быть весело летом в деревенском саду, так же весело, как было теперь на душе Карташева, и мысль, что он успел-таки рассказать то, что вдруг подвернулось ему на язык, еще больше веселила его.

      Корнев, гостивший опять у Карташевых, не мог удержаться от улыбки, глядя то на глуповато-довольное лицо приятеля, то на огорченно-строгое лицо его матери. Он улыбался, хотя в то же время и старался, чтоб Аглаида Васильевна не видела его улыбки и тем не рассердилась на сына еще больше. Наташа кончила есть свое жаркое и равнодушно-задумчиво смотрела пред собой. Ее лицо как бы говорило: не стоит обращать внимания на Тёмины глупости, а только жаль, что он с каждым днем делается все меньше похожим на того идеального Тёму, которого она так любила когда-то.

      И Аглаида Васильевна, точно прочитав мысли Наташи, принимаясь за прерванную еду, заметила с горечью:

      – Было время, я мечтала, что из моего сына выйдет Вальтер Скотт…

      – А вышел просто скот, – ответил Карташев в тон матери и уныло-комично опустил голову.

      Удержаться было нельзя: все рассмеялись, и даже Аглаида Васильевна, улыбнувшись, произнесла:

      – Это только потому хорошо, что верно.

      – Да, скотина порядочная, – сказал весело Корнев и сейчас же прибавил: – Прошу извинить за выражение… Такие господа, как Тёмка, невольно выводят из рамок приличий… Гм! Гм!

      – Все вы хороши, – ответила Аглаида Васильевна. – Я часто думаю… Мне даже раз сон приснился: будто масса молодежи… и все такая прекрасная, и я говорю: «Господа, столько прекрасной молодежи, а где же хорошие люди?»

      – Да, хороших людей мало, – согласился Корнев. Когда обед кончился и все встали, Корнев запел:

      Быстро молодость промчится.

      Так не лучше ли пока

      Жизнью вдоволь насладиться:

      Жизнь ужасно коротка.

      – Это откуда? – поинтересовалась Аглаида Васильевна.

      – Из «Прекрасной Елены», – предупредительно ответил Корнев.

      Аглаида Васильевна махнула только рукой и пошла к себе.

      Это был последний обед перед отъездом из деревни сперва в город, а затем и в Петербург.

      Под вечер в последний раз собрались прокатиться в степь.

      – Тёма, поедем верхом, – предложила Наташа.

      – Я верхом не поеду, – решительно заявил Корнев.

      – Я не вас и зову.

      – Я согласен, – ответил Карташев.

      Наташа поехала на своей Голубке, Карташев на Орлике.

      – Хочешь, поедем в Криницы… – предложил брат. – Может, Одарку увидим… Как странно: Одарка замужем…

      – Хорошо… Маму надо спросить…

      Аглаида Васильевна разрешила, и брат с сестрой поехали в Криницы.

      Солнце садилось. Орлик избалованно шел полурысью, и Карташев, зная, что мать наблюдает за ним из экипажа, с красивой посадкой, рисуясь и маскируя это, лениво щурился в ту сторону, где сверкали пруды Криницы. Наташа, худенькая и грациозная, держала себя просто и естественно.

      – Зачем ты все хочешь увидеть Одарку? Ты говорил, что она тебе больше не нравится? – спросила его сестра.

      – А может быть, она мне опять понравится?

      – А если бы понравилась, ты стал бы за ней ухаживать?

      – Я не знаю… – ответил Карташев тоном, задевшим целомудренную Наташу.

      – Ну, так поезжай один. – И Наташа повернула свою лошадь.

      Карташев засмеялся.

      – Ну, не буду.

      Наташа остановила лошадь.

      – Честное слово?

      – Ну, какое тебе дело?

      – Уеду.

      – Ну, честное слово, – рассмеялся Карташев.

      Наташа опять повернула свою лошадь в Криницы, и брат и сестра поехали рядом.

      Залитая солнцем, уютно сверкала опрятная деревня. Точно туман или пыль от лучей подымалась над рекой и окутывала ее золотистою дымкой заката. Солнце спокойно исчезало за горой. Высокая перекладина колодца у въезда в деревню на широкой лужайке, равномерно поскрипывая, медленно поднималась и опускалась под усилием какой-то бабы.

      – Вот Одарка! – показала вдруг на нее брату Наташа.

      Карташев не сразу поверил. Эта неуклюжая, повязанная, загорелая дурнушка – Одарка?

      Но это была она.

      – Одарка?! – воскликнул пораженный Карташев.

      Одарка подняла сконфуженно свои все еще прекрасные глаза. Но вдруг, увидя по дороге