Трещина. Михаил Анохин

Он схватился за ручку дверцы, едва успев поставить стакан на сидение, и кубарем выскочил из машины. В спазмах рвоты он не услышал, как взревел мотор, и машина ушла во всё ту же белесытую мглу, в которую рвало Отченашенко. Когда немного полегчало, и Никодим Филиппович стал способен воспринимать окружающее, он понял, что его бросили невесть где, посреди дороги. Обида захлестнула его.

      – За что! За что!?

      Гудело в его голове, словно в Бухенвальдском колоколе и это «за что?!» вдруг вырвалось из его горла и обернулось рыданиями.

      Он сел на сырую и мокрую землю, обхватил руками голову и стал раскачиваться из стороны в сторону, как китайский болванчик, всхлипывая от переполнявшей его обиды. Вскоре он впал в какое-то странное оцепенение, похожее на полудрему. И ему привиделось детство и он на руках мамы и та, утирает его зареванное лицо такой мягкой и нежной ладонью, какой не гладила его ни одна из женщин. Он хотел умереть, но умереть так, чтобы все видеть и слышать, и самое главное, слышать, как будут говорить о нем добрые слова, которых так не доставало ему при жизни. Добрые, потому что всегда на похоронах говорят добрые слова, кого бы ни хоронили – это, он знал точно. Так заведено, так принято и почему бы, ни сказать доброе слово, об Отченашенко? О мужчине сорока двух лет, от которого три года тому назад ушла жена. Да, он не сделал ни чего хорошего, но ведь и плохого не сделал же? Так за что его так треплет жизнь? Нет, он вполне заслуживал доброго посмертного слова.

      Глава вторая. Девочка Алена

      Так думал Никодим Филиппович в эти трагические для его минуты и вдруг ему послышался детский голос:

      – Дядя, Вы чего плачете?

      Он оторвал ладони от лица и поглядел прямо перед собой; взгляд его упёрся в красные боты, затем скользнул по трикотажным чулкам, смятым на коленях, по полиэтиленовой, в красный горошек накидке и остановился на курносом в веснушках личике. Именно, – личике, поскольку от лица девчушки исходило такое ангельское участие, что Отченашенко чуть снова не зарыдал и только сознание того, что перед ним стоит девчушка лет десяти, удержало его от повторных слез. Отченашенко встал на ноги и, ни нашел, ни чего лучшего, как спросить:

      – Ты кто?

      – Алена. А Вы чего на мокрой земле сидите и ревете? Спросила девчушка тоном школьной воспитательницы.

      – Я, Алена, не реву, я потерялся. Здесь только что была машина, и вот меня оставили одного.

      Отченашенко развел руками, словно хотел показать ей: «вот видишь, как оно получилось, была машина, и нет её».

      Подсознанием он понимал, насколько глупо выглядит, но никак не мог справиться с собой и с обидой, нанесенной ему человеком, который сам же его вызвал в это, по всему видно, гиблое место.

      – Это Дурдынин подшутил, – ответила девчушка и пояснила, – он у нас известный шутник. Его, когда оживляют, он обязательно что-нибудь такое отмочит, а так он безвредный. А почему Вы стоите на дороге?

      – Я не знаю куда идти. – Сказал Отченашенко, – я ни чего не вижу в этой мгле.

      – Вы, наверное, специалист,