Перебежчик. Михаил Цыба

у нас никогда не было, ни в каких книгах он у нас не значится. Живи себе здесь хоть сто лет, только никого не трогай!

      – Может мне сходить в центр и попросить фельдшера, чтобы осмотрел несчастного? – совещалась она.

      – Какой фельдшер? Аня – медсестра, еще на прошлой неделе укатила куда-то со своим офицером. Сами выходим, главное пристроить его так, чтобы никакая собака не нанюхала.

      В огромных сенях, которые под одной крышей с жилыми комнатами старик отгородил легкой плетеной стеной закоулок, сделал топчан или примостку для лежания. Свежую стену обмазал глиной и побелил, приговаривая:

      – Чтобы меньше людей видело.

      А какие здесь люди, если и в мирное время на этот Керчик мало кто заглядывал. Ближние соседи за пустырями с бурьяном, а улица с одной стороной хат – перией. Противоположная – это уже поле, а точнее – низ, раздолье камышовых плавней до самой реки.

      Контуженный дышал ровно и даже несколько раз старался открыть глаза. Потом силился говорить, но что-то у него с речью, точнее с языком, который его не слушался. Как-то он намыслил и даже сделал намерение подняться и свалился на пол. Видно было, что он старается бороться за жизнь и не противится, когда ему помогают подняться, удержаться на ногах. Двигался как лунатик и смотрел на все вокруг удивленными глазами.

      От пищи не отказался, но долго рассматривал вареник с вишнями. Увидев на столе папиросы «Пушки», оставленные внуком Андреем, потянулся к ним. Взял одну, а старый дал ему прикурить. Солдат затянулся настороженно и вместе с тем жадно.

      Баба как-то остановила в сенях деда и сказала шепотом:

      – Выкапанный наш Андрейка. И цыгарку держит в двух пальцах, как наш. И в доме хорошо пахнет, когда в ней молодой человек.

      Баба старалась разговорить гостя, выведать, кто он – летчик или командир, откуда у него форма солдата, а на ногах не ботинки с обмотками, а хотя и кирзовые, но сапоги. Может, он летчик?

      Отто Фогель, возвратившись из небытия, изучил обстоятельства. Он понял, что за ним присматривают как за красноармейцем и продолжал вживаться в роль контуженного, иначе как объяснить у него отсутствие их языка. Вот они именно те обстоятельства, о которых он часто втайне мечтал: убежать от всех бестолковостей жизни, но не от самой жизни. И все здесь у него выходило, поскольку отношение и хлопоты стариков совпадали с его тайным желанием и стремлением.

      Как-то во двор залетела любознательная далекая соседка Люда, которая сразу же, как в селе появился Андрей, первая заявила на него свои права. И теперь, услышав разговор от своих стариков, прилетела убедиться, что Андрей не успел выехать. В комнате, ощутив запах турецкого табака или его дыма, она старалась пробиться в светлицу, но старый вырос на пороге, выставив свою когда-то богатырскую грудь.

      – Какой Андрей? Я сам его посадил в автобус на той неделе. Люди же видели. Нет его.

      – А я что, отбираю его у вас? Неужели я пойду заявлять? Да язык мне отсохнет. Думаете,