Источник. Джеймс А. Миченер

и, когда сопротивляющееся животное притащили к святилищу, старик, пустив в ход острый каменный нож, принес жертву во славу единого бога. Из могучих гнутых рогов сделают трубы, которые впредь будут созывать ибри в это место на молитву. Из шерсти барана соткут черно-белые молитвенные покрывала, и потом в память об этом дне они лягут на жертвенник, а кровь, сейчас капающая с алтаря, станет теми узами, которые навечно объединят всех ибри перед богом. Именно их он избрал для обитания в этой прекрасной земле. Это был момент исступленного преклонения, и голос Цадока возвысился до крика:

      – Эль-Шаддай, ты, кто в горних высях, ты, кто в бурях, мы вверяем себя в твои руки! Учи нас и веди по тем тропам, которыми нам суждено пройти! – И он простерся перед алтарем, ожидая указаний. Но их не последовало.

      Неприятности начались из-за того, чего ни Цадок, ни Уриэль не могли предвидеть. Из поколения в поколение мудрецы племени Цадока почитали Эль-Шаддая, хотя и понимали, что Эль-Шаддай невидим и у него нет какого-то особого места обитания, тогда как египтяне и хананеи могут видеть своих богов. Патриархи ибри недвусмысленно поддерживали и развивали эту концепцию, и ее принимали мудрецы племени, но средний ибри не был философом и не углублялся в теорию, ему было трудно представить себе бога, который нигде не живет и даже не имеет телесного воплощения. Такие люди были готовы согласиться с Цадоком, что их бог не живет вон на той горе – она виднелась вдали, – но подозревали, что он обитает на соседней вершине, и, говоря это, они представляли себе старца с белоснежной бородой, живущего под пологом роскошного шатра, и когда-нибудь они смогут увидеть и прикоснуться к нему. Если спросить их, они бы ответили, что, как им кажется, Эль-Шаддай очень походит на их отца Цадока, но у него борода длиннее, голос громче, а взгляд проницательнее.

      По мере того как эти простодушные ибри устраивались под стенами города, им все чаще попадались на глаза процессии хананеев, выходивших из главных ворот и поднимавшихся на вершину горы, где обитал Баал. Они видели ту радость, с которой люди спешили на встречу со своим богом. И ибри стали потихоньку, шаг за шагом, привыкать к мысли, что Баал, который, конечно же, живет на горе, и Эль-Шаддай, о котором говорят нечто подобное, должны иметь что-то общее. Сначала осторожно, а потом открыто они начали подниматься по тропе к месту обитания Баала, где увидели вознесенный на самую вершину менгир. Это был понятный для них, осязаемый материальный предмет, и после долгих поисков на горе группа мужчин-ибри нашла высокий камень таких же размеров, что и поставленный Баалу. И как-то беззвездной ночью они с трудом втащили его на вершину горы, где установили недалеко от обиталища Баала.

      Но еще до того, как Цадок и Уриэль услышали об этом неожиданном развитии событий – оно обеспокоило и того и другого, – более насущная проблема потребовала немедленного разрешения. Как-то через Макор проходили три девушки-ибри с кувшинами для воды. Они услышали шум толпы, и с главной улицы их увлекли к маленькому храму, возвышавшемуся над тем местом, где когда-то стояли четыре менгира. Храм был посвящен Астарте, и перед его воротами танцевал