Источник. Джеймс А. Миченер

мрачности, он занес камни в святилище, но три новые Астарты не подали и виду, что ценят его заботу. Рот у него пересох, давая понять, что дела идут из рук вон плохо. Настроение не улучшилось, и он снова побрел в район храма, лелея слабую надежду увидеть Либаму. Она так и не появилась. В сумерках хетт закрыл свою лавку и подошел поговорить с Урбаалом. Со свойственной ему проницательностью торговец без труда догадался, с какой целью тут слоняется Урбаал, и сказал:

      – Забудь ее. Пройдет несколько месяцев, и все мы сможем наслаждаться ею.

      Урбаал испытал приступ ярости. Он был потрясен до глубины души и был готов ударить хетта, если бы не понимал, что тот говорит правду: стоило Либаме своим телом освятить грядущий урожай, как ее неповторимость была растрачена, и скоро ее будут использовать, чтобы освящать куда более мелкие празднества. Когда минет новый год и настанет время сева, она снова появится, а к следующей осени будет доступна на каждом празднестве. Во время сбора урожая ее место займет какая-нибудь новая девушка.

      – Через год ты сможешь ее иметь в любое время, как только захочешь, – сказал хетт. – Просто постучи в ворота храма.

      Оскорбительный смешок торговца заставил Урбаала дернуться. Скрывшись в сгущавшихся сумерках, он покинул святое место, но отправился не домой. По узкой улочке он добрался до дома Амалека, где притаился в тени, пытаясь представить, где сейчас могут быть украденные у него богини. Он испытывал злобу и раздражение, представляя, как Амалек настраивает против него украденных Астарт, и прикидывал, как бы ему вломиться в дом врага и вернуть их себе. Но ни один из планов не устроил его, так что Урбаал в самом плохом настроении, тоскуя по Либаме, пошел домой.

      Прошло больше недели, прежде чем он снова увидел рабыню, и на этот раз испытал сильнейшее потрясение. Она легко и изящно поднималась по ступеням храма. Заметив Урбаала, стоящего у менгиров и влюбленно глядящего на нее, Либама бросила на него быстрый взгляд, который поразил его, как медный наконечник стрелы, ибо он не усомнился, что она пыталась подать ему сигнал: «Когда же ты спасешь меня?» Он захотел крикнуть: «Я спасу тебя, Либама!» Но мог всего лишь смотреть ей вслед, пока она не скрылась в храме.

      Дни шли за днями, но Урбаал так и не смог заставить себя заняться делами. Он начал терять чувство непрерывности бытия. Он не обращал внимания, что оливковые деревья требуют его забот, и перестал посещать рощу. Он больше не искал сухих деревьев, в дуплах которых прятались медовые соты, а поля пшеницы тщетно ждали его. Все время он или вспоминал подлость, совершенную Амалеком, или тосковал по девушке-рабыне, и эти две навязчивые темы, конечно же, стали сливаться между собой, так что он и сам уже не понимал, что сейчас у него на уме. Как-то безлунной ночью он нашел темное полотно, прикрыл им лицо и выскользнул из дома, полный решимости расправиться с Амалеком – правда, он не знал, как это сделать. Всю ночь он провел вне дома, ожидая, что его посетит толковая идея, но она так и не появилась, и к рассвету он засунул темную повязку под рубашку и направился к храму – прикинуть,