По следам Листригонов. Сергей Крупняков

оставил руль, подбежал к борту, и швырнул связку с верёвкой прямо в протянутые ручки. Сын, вовремя подплывший в умное место, не упустил свой шанс. Он цепко ухватился за рейки, и пробкой вылетел из клокочущих бурунов.

      Мы стояли обнявшись, а «Гикия», в который раз доказав, что она живая, стала медленно разворачиваться в сторону Балаклавы.

      Мы долго молчали. И нельзя было выразить ни словами, ни слезами, всего, что могло выплеснуться из груди. Мы оба всё это понимали, да и были не в силах что – либо говорить.

      – В Балаклаву, – тихо сказал я.

      – В Балаклаву, – кивнул в ответ сын.

      «Гикия», получив ветер в корму, весело понеслась на восток. Туда, где виднелись Генуэзские башни. Туда, где дышал белыми бурунами, невидимый со стороны, вход в бухту. Туда, где до нас, вот так же, спасались отцы и сыновья. Спасались сотни и тысячи лет назад. И так же для них слово жизнь, неотделимо было от слова Балаклава.

      …Мы сидели на набережной, прямо у воды бухты. Зверино-перестроечная, безвкусная кафуха, конечно же, была для нас Гриновской таверной. И пили мы, конечно же, не тормозную жидкость, под названием «Пепси», а старый добрый эль. И молчали. Молчали и смотрели на море, что мирно искрилось рядом. Смотрели на людей. Они гуляли, смеялись, пели и пили. И никто из них не догадывался, да и не мог догадаться, что было с этим мальчиком, и с этим дядькой полчаса назад.

      …Полчаса назад… Неделя назад… Месяц назад… А что же привело нас сюда. И можно ли понять, что происходит? И можно ли сопротивляться этому накату тьмы, что так явственно выплеснулась, казалось бы из небытия.

      Из средневекового мрака, и из спрессованной лжи веков. А как всё это начиналось? Ну, да, это было в марте, когда мы продавали хлебы…

      Хлебы

      – Да, папаня, а кушать то хочется…

      – Хочется, сынок, хочется. – Ответил я cыну, пытаясь скрыть чувство жгучего стыда. Хорош папаша, если сын не доедает…

      – Зря ты издательству три тысячи баксов уступил. – Продолжал сын, чуть сдерживая слёзы. – Представляешь, сколько бы у нас было еды! Как при социализме…

      – Что ты знаешь про социализм! Тебе и было то всего год, когда он долго жить приказал. А сейчас тебе восемь. Значит ты, практически, дитя капитализма, да ещё со зверино – уголовным лицом… Я же-то и представить не мог, что издатели могут меня кинуть, как напёрсточники…

      – Много знаю. Например, то, что на одну зарплату можно было купить пятьсот буханок хлеба… А теперь?

      «Хлеба… хлеба… хлеба» – какая-то здравая мысль металась и рвалась на свет божий.

      – А, между прочим, у нас три мешка муки в заначке, – сказал я, надеясь, что это произведёт должное впечатление.

      – Опять оладьи печь? – Зародившаяся было улыбка, слетела с лица мгновенно. – Я отбивную хочу, как при социализме! Две! – И он показал два пальца. – Мне микро и макро элементы нужны. И не в микродозах, понимаешь?

      – Ох, и умный ты у меня! Я в твои восемь лет такую фразочку ни в жисть бы не родил!

      – Так