Рассказы и крохотки. Александр Солженицын

пенсне на корабельной снасти повисло, помните?

      – М-да… – Кавторанг табачок покуривает.

      – Или коляска по лестнице – катится, катится.

      – Да… Но морская жизнь там кукольная.

      – Видите ли, мы избалованы современной техникой съёмки…

      – Офицеры все до одного мерзавцы…

      – Исторически так и было!

      – А кто ж их в бой водил?.. Потом черви по мясу прямо как дождевые ползают. Неужели уж такие были?

      – Но более мелких средствами кино не покажешь!

      – Думаю, это б мясо к нам в лагерь сейчас привезли вместо нашей рыбки говённой, да не мóя, не скребя в котёл бы ухнули, так мы бы…

      – А-а-а! – завопили зэки. – У-у-у!

      Увидели: из авторемонтных три фигурки выскочило, – значит, с молдаваном.

      – У-у-у! – люлюкает толпа от ворот.

      А как те ближе подбежали, так:

      – Чу-ма-а! Шко-одник! Шушера! Сука позорная! Мерзотина! Стервоза!!

      И Шухов тоже кричит:

      – Чу-ма!

      Да ведь шутка сказать, больше полчаса времени у пятисот человек отнял!

      Вобрал голову, бежит, как мышонок.

      – Стой! – конвой кричит. И записывает: – Кэ-четыреста шестьдесят. Где был?

      А сам подходит и прикладом карабин поворачивает.

      Из толпы всё кричат:

      – Сволочь! Блевотина! Паскуда!

      А другие, как только сержант стал карабин прикладом оборачивать, затихли.

      Молчит молдаван, голову нагнул, от конвоя пятится. Помбригадир 32-й выступил вперёд:

      – Он, падло, на леса штукатурные залез, от меня прятался, а там угрелся и заснул.

      И по захрястку его кулаком! И по холке!

      А тем самым отогнал от конвоира.

      Отшатнулся молдаван, а тут мадьяр выскочил из той же 32-й да ногой его под зад, да ногой под зад! (Мадьяры вообще румын не любят.)

      Это тебе не то что шпионить. Шпионить и дурак может. У шпиона жизнь чистая, весёлая. А попробуй в каторжном лагере оттянуть десяточку на общих!

      Опустил конвоир карабин.

      А начкар орёт:

      – А-тайди от ворот! Рá-зобраться по пять!

      Вот собаки, опять считать! Чего ж теперь считать, как и без того ясно? Загудели зэки. Всё зло с молдавана на конвой переметнулось. Загудели и не отходят от ворот.

      – Что-о? – начкар заорал. – На снег посадить? Сейчас посажу. До утра держать буду!

      Ничего мудрого, и посадит. Сколь раз сажали. И клали даже: «Ложись! Оружие к бою!» Бывало это всё, знают зэки. И стали легонько от ворот оттрагивать.

      – Ат-ходи! Ат-ходи! – понуждает конвой.

      – Да и чего, правда, к воротам-то жмётесь, стервы? – задние на передних злятся. И отходят под натиском.

      – Ра-зобраться по пять! Первая! Вторая! Третья!

      А уж месяц в силу полную светит. Просветлился, багровость с него сошла. Поднялся уж на четверть добрую. Пропал вечер!.. Молдаван проклятый. Конвой проклятый. Жизнь проклятая…

      Передние, кого просчитали, оборачиваются, на цыпочки лезут смотреть: в пятёрке последней