Рассказы и крохотки. Александр Солженицын

псами трави, отбежал по площадке назад, глянул. Ничего. Теперь подбежал – и через стенку, слева, справа. Эх, глаз – ватерпас! Ровно! Ещё рука не старится.

      Побежал по трапу.

      Сенька – из растворной и по пригорку бегом.

      – Ну! Ну! – оборачивается.

      – Беги, я сейчас! – Шухов машет.

      А сам – в растворную. Мастерка так просто бросить нельзя. Может, завтра Шухов не выйдет, может, бригаду на Соцгородок затурнут, может, сюда ещё полгода не попадёшь – а мастерок пропадай? Занáчить так заначить!

      В растворной все печи погашены. Темно. Страшно. Не то страшно, что темно, а что ушли все, недосчитаются его одного на вахте, и бить будет конвой.

      А всё ж зырь-зырь, довидел камень здоровый в углу, отвалил его, под него мастерок подсунул и накрыл. Порядок!

      Теперь скорей Сеньку догонять. А он отбежал шагов на сто, дальше не идёт. Никогда Клевшин в беде не бросит. Отвечать – так вместе.

      Побежали вровень – маленький и большой. Сенька на полторы головы выше Шухова, да и голова-то сама у него экая здоровая уродилась.

      Есть же бездельники – на стадионе доброй волей наперегонки бегают. Вот так бы их погонять, чертей, после целого дня рабочего, со спиной, ещё не разогнутой, в рукавицах мокрых, в валенках стоптанных – да по холоду.

      Запалились, как собаки бешеные, только слышно: хы-хы! хы-хы!

      Ну да бригадир на вахте, объяснит же.

      Вот прямо на толпу бегут, страшно.

      Сотни глоток сразу как заулюлюкали: и в мать их, и в отца, и в рот, и в нос, и в ребро. Как пятьсот человек на тебя разъярятся – ещё б не страшно!

      Но главное – конвой как?

      Нет, конвой ничего. И бригадир тут же, в последнем ряду. Объяснил, значит, на себя вину взял.

      А ребята орут, а ребята матюгаются! Так орут – даже Сенька многое услышал, дух перевёл да как завернёт со своей высоты! Всю жизнь молчит – ну и как гахнет! Кулаки поднял, сейчас драться кинется. Замолчали. Смеются кой-кто.

      – Эй, сто четвёртая! Так он у вас не глухой? – кричат. – Мы проверяли.

      Смеются все. И конвой тоже.

      – Разобраться по пять!

      А ворот не открывают. Сами себе не верят. Подали толпу от ворот назад. (К воротам все прилипли, как глупые, будто от того быстрей будет.)

      – Р-разобраться по пять! Первая! Вторая! Третья!..

      И как пятёрку назовут, та вперёд проходит метров на несколько.

      Отпыхался Шухов пока, оглянулся – а месяц-то, батюшка, нахмурился багрово, уж на небо весь вылез. И ущербляться, кесь, чуть начал. Вчера об эту пору выше много он стоял.

      Шухову весело, что всё сошло гладко, кавторанга под бок бьёт и закидывает:

      – Слышь, кавторанг, а как по науке вашей – старый месяц куда потом девается?

      – Как куда? Невежество! Просто не виден!

      Шухов головой крутит, смеётся:

      – Так если не виден – откуда ж ты знаешь, что он есть?

      – Так что ж, по-твоему, – дивится капитан, – каждый месяц луна новая?

      – А что чудного? Люди вон что ни день рождаются, так месяцу раз в четыре недели можно?

      – Тьфу! –