Черное сердце. Генри Лайон Олди

Лицо его подергивалось странным образом. Из виска проросли шипы: короткие, острые. Правый глаз полыхнул радугой, засветился. Погас, помутнел…

      – Идем, глянем?

      Он кивнул.

      Никакие это оказались не холмики. И не стебли. Три серо-бурых трупа, покрытые неприятного вида жесткими волосками, в окружении суставчатых лап, похожих на сломанные древки копий. Кривые жвала. Россыпь угасших глаз. Я не поленился сосчитать: у каждой твари их было восемь. Значит, мне не почудилось!

      – Пауки!

      – Паучихи, – уточнил Баранчай.

      Одно из самых приятных зрелищ в моей жизни – три раздутых полусъеденных трупа паучих.

      – Твоя работа?

      Мотылек попятился: «Эй, хозяин?! Чтобы я такую дрянь ел?!» Ну да, верно: даже разделайся мой конь с паучихами, есть их он бы точно не стал. Местное зверье обглодало? Я пригляделся к смердящим останкам, отмахиваясь от жирных зеленых мух, жужжавших над падалью. Следы зубов имелись. Ох, имелись! Видал я остатки трапезы волков, рыси, лесного деда. С паучихами расправилась тварь покрупнее.

      – Кто здесь? Выходи!

      Никого. И все же затылком, спиной я ощущал чужое присутствие.

      – Тут не стоит задерживаться, – обернулся я к Баранчаю.

      – Вы совершенно правы, Юрюн Уолан. Но я не успел разведать дорогу к жилищу Уота Усутаакы. Прошу меня простить.

      – Ничего, Мотылек знает. Доберусь.

      И все-таки не выдержал, спросил:

      – Слушай, Баранчай, а ты почему не задохнулся? Ну, когда меня держал?

      – Я могу не дышать.

      – Когда железный?

      – Да.

      – И долго?

      – Очень долго.

      – А почему тогда не вылез? Сразу, когда упал?

      – Я, когда железный, плохо плаваю. Тону я.

      – Ага, я тоже тону, когда в доспехе. Вот почему так, а?

      – Законы, Юрюн Уолан. Спросите у отца, он знает.

      – Вернусь, спрошу. А тебя-то как в ловушку заманили?

      Баранчай смутился. Отвел взгляд в сторону:

      – Я хоть и железный, но все-таки человек.

      И больше ничего пояснять не стал.

      А я не стал спрашивать.

      2. Рассказ Айталын Куо, Красоты Неописуемой, младшей дочери Сиэр-тойона и Нуралдин-хотун, о ее похищении одним дураком (окончание)

      Мамочки!

      Нет, не годится. Мамочки – это уже потом.

      И вовсе я не испугалась. Я от внезапности. А сперва была трясучка-моталка: туда-сюда, вверх-вниз, вправо-влево и еще как попало. Знаете, как попало? Как в Мюльдюновом облаке, когда оно взбесилось и скакать начало. А голова: ой-боой, абытай-халахай! Я вам говорила, что затылком стукнулась? Шишку набила…

      Да что ж меня так трясет?!

      Открываю глаза, а перед глазами – живое! Жилы-корни, бугры-дергуны, шкура-чешуя. Ходуном ходит: то натянется, то в складки соберется. А я, значит, сижу. Нет, лежу. Нет, вишу. Точно, вишу поперек седла. Ноги там, голова тут. И не видно ничего. Ага, теперь видно.

      Вот теперь – мамочки! Или еще не мамочки? Три шеи, три башки: с рогами, с шипами. Правая скалится, слюни пускает. А зубищи-то, зубищи! Восьминог, будь