Чагудай. Александр Ермак

перестрою я больницу, меньше ли станет у нас больных? Выздоровеет ли мать? Отец? Семен? Варя? Теть Даша? Трехлетний Мишка? Кто, чем, как будет их лечить?

      Я заглядывал в глаза соседей, знакомых – мучают ли их те же вопросы, что и меня. И сначала мне казалось, что «да». Взгляд чагудайца как бы задумчив. Но на самом деле, видимо, именно серьезных мыслей он и боится, гонит их от себя. Бабы сосредоточенно говорят о чем-то ни о чем:

      – Твой так же?

      – Так же.

      – Бок у меня болит.

      – Сходи к Потапову.

      – Сахар, говорят, подорожает…

      – Водку дешевую завезли…

      Мужики глубокомысленно жмут руки:

      – Здорово.

      – Привет.

      – Пока.

      – Бывай.

      Вот и поговорили.

      Единственное, что развязывало мужские языки, это выпивка. Если ее было много, то мужики размякали, разбалтывались, смеялись. Или обратно – роняли слезу и пели:

      «Эх, нам бы, нам бы, нам бы,

      Нам бы в ресторан.

      Нам бы по сто граммов и пивка бы жбан.

      Нам бы обожраться и потанцевать,

      И официанток тискать-целовать.

      Но Синяя горка – окна в решетку,

      Где ты свобода? Злая тюрьма.

      Пайка да шконка, третяя ходка

      И не последняя, может, она…»

      Хорошо, когда водки было много. Если выпить не хватало, то неудовлетворение перерастало в обиды – соседские или заводские. И тогда мужики дрались. Махали тяжелыми кулаками. Смачно въезжали в озверевшие морды. Кровь, сопли так и летели во все стороны. До тех пор, пока кто-нибудь из мужиков не отключался от действительности. Жены растаскивали на себе грузные тела:

      – Что ж с тобой сделали, ироды…

      Бывало, дрались и чагудайские бабы. Рассорившись и исчерпав обычный запас оскорбительных слов, вцеплялись друг другу в волосы, царапались, кусались и норовили ударить чем-нибудь тяжелым в живот или по голове, по лицу. Битвы их были скоротечны. Обессилев, бабы садились рядом и ревели в один голос.

      Дрались и в семьях. Мужья нередко били жен. Я помнил еще, как пьяный отец налетал на мать с кулаками. Но Сема, быстро войдя в силу, сломал ему как-то по случаю пару ребер. Тем и отучил отца драться с матерью раз и навсегда.

      А за стеной у соседей каждый вечер скандал:

      – Я тебе что говорил?

      – Не виновата…

      – Ах, ты, бл…

      Визг, писк, ругань, плач, удар, еще удар…

      Я вздрагиваю. Вспоминаю, как бью я, как бьют меня. Почему, зачем надо драться? Или, может, чагудайцам просто от рождения не дано решать все на словах? Такой вот народ? Кто мог бы ответить мне? Может, Пойгу? В отличие от других учителей он старался разговаривать с нами серьезно, уважительно.

      Я спросил Пойгу после уроков. Когда рядом больше никого не было:

      – Почему люди дерутся? Ведь всегда же можно договориться…

      Учитель кивнул:

      – Ждал я от тебя этого вопроса, Николай. Давно заметил, что у тебя голова на плечах есть. Но не знаю только –