Огненная проповедь. Франческа Хейг

От запаха жженных волос и пышущего жара я зажмурилась.

      – Видишь это? – спросил он снова, взмахивая щипцами перед моими сомкнутыми веками. – Вот кто ты есть.

      Я не кричала, когда тяжелая рука Советника придавила раскаленное железо ко лбу, хотя слышала, что Зак от боли испустил вопль. Я прижала руку к груди и стиснула ключ. Я сжала его так сильно, что позже, наверху, увидела, что на ладони остался отпечаток.

      Глава 4

      Они разрешили мне остаться на четыре дня, пока ожог не начал подживать. Зак втирал мне бальзам и при этом морщился, но не знаю, от боли или от отвращения.

      – Лежи спокойно. – Он наклонился совсем близко, чтобы очистить рану. В углу рта показался кончик языка. Так всегда бывало, когда он делал что-нибудь сосредоточенно. Я слишком хорошо знала все эти мелочи и теперь осознавала, что больше их не увижу. Он снова промокнул лоб. Бережно, даже нежно, но я все равно вздрогнула, когда он коснулся раны.

      – Прости, – вымолвил он.

      Он не извинялся за то, что выдал меня, но просил прощения за волдыри на коже.

      – Через несколько недель будет гораздо лучше. Но к тому времени я уже уйду. Но ты об этом не жалеешь.

      Он положил тряпочку и выглянул в окно.

      – Так больше не могло продолжаться. Мы не могли больше оставаться вместе. Это неправильно.

      – Ты понимаешь, что теперь ты будешь сам по себе?

      Он покачал головой.

      – Это с тобой я был сам по себе. А теперь я смогу ходить в школу с другими детьми.

      – С теми, кто бросал в нас камни, когда мы проходили мимо школы? Это я чистила твою рану, когда Ник разбил тебе камнем бровь. Кто будет вытирать твою кровь, когда меня прогонят?

      – Ты этого до сих пор не понимаешь? – он улыбнулся. Впервые, насколько помню, Зак казался абсолютно спокойным. – Они бросали камни только из-за тебя. Потому что ты сделала из нас обоих уродов. Теперь никто в меня камень не бросит. Никогда.

      В некотором смысле мне даже нравилось общаться открыто после вечных недомолвок. В эти последние дни до моего ухода нам было друг с другом так легко, как ни разу не бывало за все минувшие годы.

      – Ты знала, что это наступит? – спросил он в мою последнюю ночь, задув свечу, стоящую на тумбочке между нашими кроватями.

      – Я видело клеймо. И чувствовала, как оно жжет.

      – Но ты не знала, каким образом я сделаю это? Что я объявлю себя Омегой?

      – Я видела только, чем всё закончится. Что заклеймят меня.

      – Но это мог быть и я, если бы ты не созналась.

      – Может быть, – я немного пошевелилась. Я могла лежать только на спине, чтобы подушка не касалась ожога. – Но в моих снах клеймили всегда меня.

      Означало ли это, что и молчание меня бы не спасло? Знал ли он наверняка, что я признаюсь? А что, если бы я смолчала?

      Я уходила на закате следующего дня. Зак едва скрывал ликование, чем, в общем-то, не удивил меня, однако больно было видеть, как торопилась распрощаться со мной мама. Она всячески избегала смотреть мне в лицо после того, как на нем выжгли клеймо.