Красные моря под красными небесами. Скотт Линч

торговка.

      – Целый волан? – с напускным возмущением воскликнул Локк. – Да если бы эти груши любимая наложница архонта в своем лоне согрела, за такую цену я бы их не купил! За них и центира много будет.

      – За центир я вам разве что грушевое семечко отдам. Четыре центира, чтобы мне внакладе не остаться.

      – Что ж, пожалуй, я вас облагодетельствую, заплатив невероятную, потрясающую сумму – два центира. А все потому, что сегодня я щедр, как никогда.

      – Два центира – чистой воды издевательство над упорным трудом и неустанными заботами садовников, вырастивших эти плоды в теплицах полуострова Землеробов. Может, сойдемся на трех?

      – Три центира… – улыбнулся Локк. – Меня в Тал-Верраре еще никогда не грабили. Так и быть, предоставлю вам эту сомнительную честь.

      Он, не глядя, передал Жану две груши, порылся в кармане, выискивая медяки, и швырнул три монетки торговке.

      Девушка кивнула и произнесла:

      – Хорошего вам вечера, господин Ламора.

      Локк ошарашенно уставился на нее:

      – Простите, что вы сказали?

      – Пожелала вам хорошего вечера, сударь, только и всего.

      – Вы не…

      – Что?

      – Нет, ничего, – встревоженно выдохнул Локк. – У меня от выпитого в ушах шумит. И вам доброго вечера.

      Они с Жаном пошли дальше. Локк осторожно надкусил грушу. Великолепно: не жесткая, не перезрелая, а в самый раз – и сочная, и хрустящая.

      Он, прожевав кусок, спросил Жана:

      – Ты слышал, что она мне только что сказала?

      – Увы, я слышал только предсмертный стон несчастной груши. Вот, сам послушай: «Ох, не ешьте меня, не ешьте!»

      От первой Жановой груши осталась лишь сердцевина; под пристальным взглядом Локка Жан запихнул ее в рот, с наслаждением схрумкал и проглотил, только черешок выплюнул.

      – О тринадцать богов, – вздохнул Локк. – Ну кто так ест?

      – Я кочерыжки люблю, они хрусткие, – обиженно проворчал Жан.

      – Козы их тоже любят.

      – Ты мне что, матерью заделался?

      – Нет, конечно, я ж не урод. И нечего на меня исподлобья глядеть. Ладно, глодай сердцевину, она внутри сочной груши прячется.

      – Так что там торговка сказала?

      – Сказала, что… О боги, да ничего она не сказала. Мне спьяну послышалось.

      – А вот кому алхимические светильники! Не желаете, господа?

      В протянутой руке бородатого торговца покачивались шарики в золоченых оправах.

      – Таким приличным господам негоже без света гулять. В темноте только оборванцы шныряют, не разбирая дороги. А лучше моих светильников во всем Большом пассаже не сыщешь, ни днем ни ночью.

      Локк доел свою грушу и рассеянно отшвырнул огрызок. Жан, небрежным взмахом руки отогнав торговца, обгрыз грушу до самой сердцевины, с нарочито громким хрустом сжевал и ее, а потом промычал с набитым ртом:

      – Мням-ням, пища богов. Только вам, невеждам, трепещущим в страхе перед высоким кулинарным искусством, этого никогда не понять.

      – Господа,