Уходи с ним. Аньес Ледиг

вокруг. И еще ощущаю прикосновение Ванессы. Я слышал их разговор. Медсестра объяснила ей, как со мной общаться. Но она все равно ничего мне не говорит. А я так хотел бы ответить ей «да» или «нет» своим пресловутым пальцем на простыне.

      Она могла бы спросить меня: «Ты рад, что я здесь?»

      ДА.

      «Ты не оставишь меня?»

      НЕТ.

      «Ты умрешь?»

      НЕТ.

      «Я могу красить ногти лаком?»

      ДА.

      Она ничего не говорит.

      Ванесса.

      Резкая и робкая, строптивая и неуверенная. Она ничего не боится и боится всего. Она хорохорится дома, перед учителями и социальным работником – но только чтобы надежней укрыться в глубине своих внутренних разломов. Ванесса, дерзкая хрупкость.

      Я не имею права умирать. Не раньше, чем ей исполнится восемнадцать. А до того это было бы трусостью и гадостью. Я не могу так с ней поступить. Исключено! И потому я цепляюсь, пусть даже мне больно. Ужасно больно. Но ей будет еще больнее, если я уйду. Я это знаю. Мы с ней вечно ссоримся, она мне устраивает небо в алмазах, но я знаю, что она привязана ко мне. А я, соответственно, к ней.

      Она ничего не говорит.

      Может, просто не знает, что сказать.

      А что тут скажешь?

      С этого, наверно, и начинается молчание.

      Мне удается пошевелить большим пальцем под ее ладонью. Чуть-чуть. Обычно ей щекотно, и она отдергивает руку. Однако сейчас она руку оставляет.

      А потом, от усталости или от боли, я вновь погружаюсь в туман. Я так и не смог сказать ей «спокойной ночи», как каждый вечер.

      Неузнаваемый

      – Он больше не шевелится.

      Я подскочила, услышав голос Ванессы. Не заметила, как она вошла. Я задремала, сидя в кресле. С улыбкой – хотелось бы верить, успокоительной – я ответила, что он заснул.

      – А долго он будет спать? – спросила она.

      – Несколько часов. Может, ночью ненадолго проснется.

      – Я спрашиваю про день.

      – Нет, врачи скоро уменьшат дозу седативных препаратов.

      – Седативных?

      – Такие лекарства, чтобы он спал, из-за боли.

      – Ему больно?

      – Возможно. Лучше он сам скажет, когда придет в себя.

      – А он правда очнется?

      – Мы все сделаем, чтобы очнулся.

      – Я смогу еще прийти?

      – Конечно. Хотите макарони? – спросила я, протягивая ей коробку.

      – Нет, спасибо, я не хочу есть. И потом, его шеф ждет меня.

      – А ваши родители не приехали?

      – У нас нет родителей. Обо мне заботится Ромео, – она немного помолчала. – Он сможет снова ходить?

      – Слишком рано об этом говорить. Не торопитесь, ему предстоит еще долго лежать, знаете ли. Придется вам как-то устраиваться, он не скоро вернется домой. У вас уже есть какие-то варианты?

      – Что-нибудь придумаю. Но я имела в виду, с ним все очень серьезно?

      – Да. Не стану вас обманывать, что это пустяки. Это серьезно, но могло обернуться куда хуже.

      – Он