Последний июль декабря. Наталья Нечаева

нужной странице, а я просто читаю. У тебя так бывает?

      – Только после грибов.

      – Каких грибов?

      – Псилоцибидных.

      – Что это такое?

      – Темнота! Галлюциногены. Хоть про это слышала?

      – Ты же говорил, что не употребляешь наркотиков!

      – Это не наркотики. Народное средство. Шаманы им пользуются, чтоб в тайны прошлого и будущего проникнуть. Кстати, Питер – одно из немногих мест, где такие грибочки плодятся. В Москве твоей есть? Нету. А у нас – сколько хочешь. Природа постаралась, чтобы мы в тайны мироздания проникали. Друг на даче насобирал, насушил особым образом, потом вытяжку сделал по науке.

      – И что?

      – То самое. Употребишь, сколько положено, и жди.

      – Чего?

      – Изменения сознания.

      – Это же опасно…

      – Кто сказал? Лежишь и смотришь кино. По собственному выбору. Загадываешь, что хочешь оказаться в восемнадцатом веке…

      – Почему в восемнадцатом?

      – К примеру. Мы ж с Медного всадника разговор начали, а его когда открыли?

      – К столетию царствования Петра, в 1782…

* * *

      Туман опустился еще ниже и отсек у всадника голову. Теперь мощный торс заканчивался широкими плечами, каких Петр никогда не имел при жизни.

      Вот ты какой, Всадник без головы, – поежилась от внезапной жути Юля. – А в кино совсем по-другому. Интересно, Майн Рид сам это видел или рассказал кто?

* * *

      – Как мы этот пожар готовили! Вроде все учли! А про человеческий фактор забыли.

      Ромин голос доносится снизу от самой земли и звучит странно – скрипуче и глухо. Сам Рома – Юля едва находит его глазами средь мути желтых хлопьев – резко уменьшился в росте, будто врос в мостовую, скрючился и напоминает теперь жалкого ветхого старикашку с непропорционально большой бородатой головой и свисающими до щиколоток руками-клешнями. Это неожиданное превращение Юлю ничуть не удивляет – туман. Он коверкает и морочит, делая из красавцев уродов и наоборот. Дурачит чехардой света и теней, выставляет белое черным, оборачивает любовь отвращением, а ненависть – страстью. Она это знает. И ни за что не поддастся обольщению.

      – Ты про какой пожар говоришь?

      – Да про тот, когда Всадник головы лишился…

* * *

      Языки яркого пламени видели даже рабочие на нижней Глухой протоке.

      – Пожар! – прокатилось по сонной Кривуше.

      Взбаламученная криком илистая вода понесла тревогу влево и вправо, выплеснула в Мойку, докатила до верхней Глухой протоки, взбередила Фонтанную. Работы на Екатерининском канале встали.

      – Чего горит?

      – Вроде Зимний дворец.

      – Какой дворец, его ж по досочке разобрали! Такую красоту споганили!

      Временный деревянный Зимний дворец, построенный Растрелли для Елизаветы Петровны, и впрямь был разобран несколько лет назад. Екатерина, вступив на трон, не хотела памяти о месте, где приносил присягу гвардии ее царственный супруг, наследник российского престола