Сочинения. Том 10. Александр Строганов

любите людей? Вы надеетесь на них? Но они же сами беспомощны!

      Путешествие. Вот спасение.

      Простите, не могу больше писать, меня призывают в дорогу.

      P. S. Как-нибудь я Вам непременно покажу так называемых людей. Напомните мне.

      А теперь, простите, спешу!

      Спешу на помощь!

      Письмо седьмое

      Мудрый Стилист!

      Я уже давал Вам знать о теперешнем моем увлечении людьми.

      Это обстоятельство и придало мне сил в удивительном и полном опасностей путешествии в Палаты.

      Забегая вперед, доложу, что до Палат я так и не добрался, а предписание было мною утеряно. Но, после случившегося, это уже не имеет значения, так как теперь все будет совсем по-другому, и даже само понятие «болезнь», вероятно, будет иметь совсем другое значение.

      Теперь, когда все позади, и я переполнен впечатлениями, охотно берусь описать Вам это путешествие.

      Не думайте дурно о поездах, не повторяйте ошибки моей молодости. Поезда – таинственные и честные дома.

      Пассажиры, их постояльцы, так естественны в своей скованности. В общих вагонах они просто наги. Чтобы раскрепоститься, им необходимо разговориться или напиться, или уснуть.

      Редкий пассажир лжет, чувствуя себя запросто в компании чужих глаз. Этот редкий пассажир наделен талантом лицедейства. Таких мало.

      Я не говорю здесь о детях, дети – не в счет.

      После птичьего вокзала в поезде оглушительно тихо.

      Это оглушение не покидает меня до самого окончания путешествия. В этом великое мое спасение.

      Такое ощущение, будто мозг покрыт толстым слоем ваты, и краски меркнут.

      Боязнь перрона и людей его вскоре отступает.

      Мучитель мой, зевнув, удобно располагается во мне ко сну.

      Открывается дверь и входит Наблюдатель, самый главный Наблюдатель со щемящим взором и, (Ах!) в костюме железнодорожника.

      У него шаркающая походка.

      Он медлителен и угловат.

      Он не насторожит, если даже облокотится на плечо или же приобнимет за шею и заглянет в самые глаза.

      Если он шепнет что-то совсем тихо на ухо, наблюдаемый будет думать, что ему пригрезилось или спишет на сквозняк из тамбура.

      Когда путешествие заканчивается, и мучитель, вздрогнув, озирается по сторонам, главный Наблюдатель исчезает, оставляя после себя свечение.

      Позже не будет и свечения, но в памяти распустится еще один цветок.

      Я люблю фиалки, но фиалки – редкость, лица все несчастливые.

      В том вагоне были русские и нерусские, и восточные люди. Глаза нерусских людей поразили меня неожиданной бесхитростностью и усталостью, хотя веки их всегда тяжелы. Крайне бедно одетый восточный мальчик, столь рано повзрослевший и уже разочаровавшийся в наставниках, казалось, ехал один-одинешенек. Он вел себя самостоятельно и мудро. Первым из путешественников есть стал он. Его закуской был бережно припрятанный в некогда золотую ткань кукурузный початок.

      Пусть странным покажется Вам, мудрый