Мессия Дюны. Фрэнк Герберт

села в конце золотого стола. В окнах, выходящих на балкон, пылало полуденное солнце.

      Корба, замолкший, когда она появилась, вновь обратился к Паулю:

      – Я хочу сказать, сир, что теперь богов стало меньше, чем прежде.

      Закинув голову, Алия расхохоталась. Черный капюшон ее абы соскользнул с головы: синие-на-синем «глаза Ибада», овальное лицо матери под шапкой бронзовых волос, широкий полногубый рот.

      Выступивший на щеках Корбы румянец был едва ли ярче его оранжевого одеяния. Он яростно поглядывал на Алию – кипящий гневом гном, сердитый и лысый.

      – А знаешь ли ты, что говорят о твоем брате? – дерзко спросил он.

      – Могу сказать, что говорят о твоем Квизарате, – парировала Алия. – Вы не слуги бога, вы – шпионы его.

      Корба взглядом попросил поддержки у Пауля и произнес:

      – Мы посланы заповедью Муад’Диба – дабы знал он правду о людях своих, а они о нем.

      – Шпионы, – повторила Алия.

      Корба, надувшись, умолк.

      Пауль посмотрел на сестру, удивляясь, почему она принялась дразнить Корбу. Он вдруг заметил, какой женственной сделалась Алия, в первом цветении невинной юности. Непонятно было, как он ухитрялся до сих пор не замечать этого. Ей было пятнадцать, нет, почти шестнадцать: Преподобная Мать – девственница, невинная жрица, объект трепетного поклонения суеверных масс – Алия, Дева Ножа.

      – Сейчас не время и не место для легкомысленных выходок твоей сестрицы, – заметила Ирулан.

      Не обращая внимания на выпад, Пауль кивнул Корбе:

      – Площадь полна паломников. Выйди и возглавь их молитву.

      – Но они ожидают вас, милорд, – отвечал тот.

      – Надень тюрбан, издали никто не догадается, – отмахнулся Пауль.

      Заставив себя подавить раздражение, вызванное подобным пренебрежением, Ирулан смотрела, как покорно повиновался Корба. Она вдруг тревожно подумала: что, если Эдрик не в силах спрятать ее от Алии? В чем можно быть уверенным, когда речь идет о его сестре?

      Стиснув руки на коленях, Чани через стол глядела на дядю своего, Стилгара, первого министра Пауля. Кто знает, не снедает ли старого фрименского наиба вечная тоска по простой жизни Пустынных сиетчей? Черные волосы Стилгара начинали седеть, но глаза под тяжелыми веками зоркости не потеряли. «Дикий»… в бороде его еще был заметен след от трубки дистикомба.

      Потревоженный взглядом Чани, Стилгар оглядел Палату Совета.

      Сквозь выходящее на балкон окно был виден Корба. Он благословлял толпу, простерев к ней руки, и вечернее солнце озаряло его багровыми отблесками. На миг Стилгару показалось, что придворный квизара тафвид распят в огненном колесе. Корба опустил руки, видение исчезло, но потрясение не проходило. Мысли Стилгара обратились к раболепным просителям, ожидавшим в приемном зале, ко всей ненавистной помпе, окружавшей трон Муад’Диба.

      Разговаривая с Императором, всякий стремится обнаружить его ошибки и слабости, – подумал Стилгар. – Святотатство. Но уж таков человек.

      Корба вернулся, и вместе