Где валяются поцелуи. Париж. Ринат Валиуллин

За 400 она нам душу не откроет.

      – No, mersi, – повторил Пьер, продолжая смотреть на длинные ноги платных удовольствий.

      Та пожала плечами.

      – Не дури, Катерина, – взял под руку Катю Пьер и стал уводить от греха подальше.

      Катя вырвала руку и побежала вперед, скандируя на ходу, пытаясь попасть каждым шагом своего бега в такт:

      – Без преувеличения

      Могу

      вам

      сказать, —

      поправила

      она

      свою

      выдающуюся грудь.

      Потом

      посмотрела на меня

      большим

      небом глаз. —

      Вы можете

      Думать

      все

      что угодно.

      Можете

      даже

      перед сном

      об этом подумать.

      Я – женщина,

      которая

      ищет мужчину,

      который

      давно уже

      ищет ее,

      я не бл…

      – Подожди, – кричал ей Пьер. – Я не слышу, что ты говоришь.

      – Не важно, это стихи.

      – Про нее?

      – Про ее душу.

      – Как ты думаешь, сколько ей лет? – бросил Пьер, наконец настигнув Катю.

      – 30.

      – 40, не меньше. Здесь многим, как правило, далеко за 40.

      – Я давно подозревала, что женщина начинает что-то понимать в любви только после сорока. – не стала спорить с Пьером Катя.

      «Возраст женщины выдают глаза. Эти насмотрелись на 30, не больше».

      Этот короткий разговор Катю развеселил. Она вдруг почувствовала себя одной из них, у французского столба, который привязал ее к себе еще в Питере, когда Он впервые приехал к ней туда в гости. И вот столб уже уводит ее, уводит подальше от самой себя. Они пробежали еще несколько метров, потом остановились и снова пустились взасос. Глаза закрыты. Губы ее врастают во французские губы Пьера. Они говорят на одном языке. Где-то рядом чей-то голос тащит свою песню. Когда Катя открыла глаза, она увидела счастливого Пьера, а за его спиной музыканта, который тихо перебирал что-то на французском и, будто зная, о чем она сейчас подумала, схватил гитару, висящую на его шее, и стрельнул, пронзительно передернув струну, стрельнул в Пьера, словно это была не гитара, а автомат. Струна лопнула, музыкант улыбнулся, сделал красивую паузу и тут же продолжил песню.

      Отели, бордели, притоны приглушенным розовым светом склоняли к интиму самых одиноких. Свет шептал прохожим своим мягким током, что девочки здесь что надо, стоит только его погасить.

* * *

      Заходили в книжный и писатели, чаще местные, находили полку со своими книгами, любовались, потом здоровались и спрашивали с нарочитой небрежностью: «Как продается книга?» – их детище, их Библия. Смешные и очень обидчивые, как дети.

      – Никак, – с некоторых пор стала отвечать я честно, – даже не спрашивают.

      – А что сейчас спрашивают?

      – Как всегда, романы.

      – Какие?

      – Хорошо идут романы-шуршалки, – вспомнила я книжку-шуршалку, которую подарила дочери подруги на годик.

      Особо тщеславные обижались и долго не приходили. Сразу было видно, чего не хватает в их книгах,