Ласточка. Наталия Терентьева

– нет.

      – Любовь к Богу, – продолжила игуменья, твердо глядя на Анну из-под очков, – доказывается любовию и милосердием к ближнему.

      – Вы обо мне говорите?

      – А милосердие, милость и снисхождение к ближнему, – ровным голосом договорила игуменья, – и прощение недостатков его приобретаются чрез смирение и самоукорение, покаяние.

      Больше всего Анне хотелось спросить, понимает ли мать Елена до конца то, что говорит. А главное – верит ли она сама в это. Но спрашивать это было бесполезно. Анна никогда этого не узнает, мать Елена в любом случае скажет, что понимает и верит. Тем более что лично у Анны не было абсолютного права находиться в монастыре. Знает ли об этом настоятельница или только догадывается и молчит, потому что за Анну попросили?

      – Ты помнишь, что ответил Бог Антонию Великому, когда тот озаботился кажущейся несправедливостью мира?

      – Я не о мире в целом сейчас говорю, – тихо ответила Анна, понимая очевидную бесполезность этого разговора. Жаль, искренне жаль, что она не может, как многие, внимать словам игуменьи с полной, безоговорочной верой и трепетом, с открытой душой и наивностью.

      – Говоришь о частном, о своем, а думаешь о несправедливости, о видимой тебе неверности замысла, ведь так?

      Анна кивнула. Замысел очень странный, это правда. Или на самом деле неверный, или же не получилось. Но как может не получиться у Всевышнего и Всемогущего? Хотя в данный момент ее не это занимало. Не понимает матушка ее или нарочно переводит разговор в другую плоскость? Из реальности в притягательную, но непролазную пелену теологических споров. Как можно спорить о том, во что веришь или не веришь? На что не то что не требуется знание, а требуется счастливое упоительное невежество, полное отрицание очевидных законов природы? По крайней мере, известных на сегодняшний день…

      – Помнишь? – настойчиво переспросила матушка.

      – Нет. Вряд ли. Я не читала об этом.

      – Он ответил: «Антоний, внимай себе и не подвергай исследованию судеб Божиих, потому что это душевредно».

      Анна знала, как подробный, любовный анализ вот такой фразы Господа может вылиться в двухчасовую страстную проповедь. Да, здесь тоже есть страсти. Они иные, переплавленные, трансформированные, но часто абсолютно искренние, истовые… Да, «фразы Господа»… Как же им хорошо, тем, которые правда думают, что вот такими словами сказал тот, у кого нет ни прошлого, ни будущего, кто и там и здесь, и всегда, кто надо всем и во всем…

      – Понимаешь, что я имею в виду?

      Анна кивнула, но матушка продолжила, почувствовав ее неискренность или приняв это за неуверенность.

      – «Внимай себе» – это не риторическая отговорка, сестра моя. Это прекрасный и практичный совет. Если у меня что-то болит, очень сильно – идти не могу, ногу растянула, я ведь не буду рассуждать о несовершенстве мира или о плохих дорогах, я буду молить Бога, чтобы нога побыстрее выздоровела.

      – Я повязку наложу, – пробормотала Анна.

      – Мучают тебя бесы, сестра моя, мучают. Не дают тебе верить счастливо.

      – Не дают, –