Кругосветная география русской поэзии. Эльдар Ахадов

придется присматривать в оба».

      «Шагни, и еще раз», – твердил мне инстинкт,

      И вел меня мудро, как старый схоластик,

      Чрез девственный, непроходимый тростник

      Нагретых деревьев, сирени и страсти.

      «Научишься шагом, а после хоть в бег», —

      Твердил он, и новое солнце с зенита

      Смотрело, как сызнова учат ходьбе

      Туземца планеты на новой планиде.

      Одних это все ослепляло. Другим —

      Той тьмою казалось, что глаз хоть выколи.

      Копались цыплята в кустах георгин,

      Сверчки и стрекозы, как часики, тикали.

      Плыла черепица, и полдень смотрел,

      Не смаргивая, на кровли. А в Марбурге

      Кто, громко свища, мастерил самострел,

      Кто молча готовился к Троицкой ярмарке.

      Желтел, облака пожирая, песок.

      Предгрозье играло бровями кустарника.

      И небо спекалось, упав на кусок

      Кровоостанавливающей арники.

      В тот день всю тебя, от гребенок до ног,

      Как трагик в провинции драму Шекспирову,

      Носил я с собою и знал назубок,

      Шатался по городу и репетировал.

      Когда я упал пред тобой, охватив

      Туман этот, лед этот, эту поверхность

      (Как ты хороша!) – этот вихрь духоты —

      О чем ты? Опомнись! Пропало. Отвергнут.

      Тут жил Мартин Лютер. Там – братья Гримм.

      Когтистые крыши. Деревья. Надгробья.

      И все это помнит и тянется к ним.

      Все – живо. И все это тоже – подобья.

      О, нити любви! Улови, перейми.

      Но как ты громаден, обезьяний,

      Когда над надмирными жизни дверьми,

      Как равный, читаешь свое описанье!

      Когда-то под рыцарским этим гнездом

      Чума полыхала. А нынешний жуел —

      Насупленный лязг и полет поездов

      Из жарко, как ульи, курящихся дупел.

      Нет, я не пойду туда завтра. Отказ —

      Полнее прощанья. Bсе ясно. Мы квиты.

      Да и оторвусь ли от газа, от касс, —

      Что будет со мною, старинные плиты?

      Повсюду портпледы разложит туман,

      И в обе оконницы вставят по месяцу.

      Тоска пассажиркой скользнет по томам

      И с книжкою на оттоманке поместится.

      Чего же я трушу? Bедь я, как грамматику,

      Бессонницу знаю. Стрясется – спасут.

      Рассудок? Но он – как луна для лунатика.

      Мы в дружбе, но я не его сосуд.

      Ведь ночи играть садятся в шахматы

      Со мной на лунном паркетном полу,

      Акацией пахнет, и окна распахнуты,

      И страсть, как свидетель, седеет в углу.

      И тополь – король. Я играю с бессонницей.

      И ферзь – соловей. Я тянусь к соловью.

      И ночь побеждает, фигуры сторонятся,

      Я белое утро в лицо узнаю.

      Глинка Фёдор Николаевич

      РЕЙН И МОСКВА

      (отрывок)

      Я унесен прекрасною мечтой,

      И в воздухе душисто-тиховейном,

      В стране, где грозд янтарно-золотой,

      Я узнаю себя над Рейном.

      В его