Обезьяна и сущность. Олдос Хаксли

читал в газете, что Голдвин сказал, будто всем важным шишкам наполовину срежут жалованье.

      Его глазки радостно блеснули, и он опять торжествующе хихикнул. Затем, внезапно потеряв интерес к реальности, он вернулся к своим мифам.

      Иисус перед Лаблином! Я попытался уйти от болезненной темы, осведомившись у м-с Коултон, знала ли она, что Тэллис интересовался кино. Однако пока я задавал этот вопрос, ее внимание привлекли шаги в соседней комнате.

      Я обернулся. В дверях, одетая в черный свитер и клетчатую юбку, стояла – кто? Леди Гамильтон в 16 лет, Нинон де Ланкло того периода, когда Колиньи лишил ее девственности, la petite Морфиль[3], Анна Каренина в классной комнате.

      – Это Рози, – гордо объявила м-с Коултон, – наша вторая внучка. Рози учится пению, хочет стать киноактрисой, – доверительно сообщила она Бобу.

      – Как интересно! – с энтузиазмом воскликнул Боб, поднявшись и пожимая руку будущей леди Гамильтон.

      – Может, вы что-нибудь ей посоветуете? – предложила любящая бабка.

      – Буду счастлив.

      – Принеси еще стул, Рози.

      Девушка вскинула ресницы и бросила на Боба короткий, но внимательный взгляд.

      – Не возражаете, если мы посидим на кухне? – спросила она.

      – Ну разумеется, нет!

      Они скрылись в глубине дома. Глянув в окно, я увидел, что холмы снова в тени. Крысы-ящерицы закрыли глаза и притворились мертвыми – но только чтобы усыпить бдительность жертвы.

      – Это больше чем удача, – говорила м-с Коултон, – это перст провидения! Как раз когда Рози нужна поддержка, появляется важная шишка из кино.

      – Как раз когда кино вот-вот прогорит, как и эстрада, – не поднимая глаз от страницы, вмешался гном.

      – Почему ты так говоришь?

      – Это не я, это Голдвин, – ответил старик.

      Из кухни донесся смех, на удивление младенческий. Боб явно делал успехи. Я почувствовал приближение второй поездки в Акапулько – с последствиями, еще более катастрофическими, чем после первой.

      Бесхитростная сводница м-с Коултон радостно улыбнулась.

      – Мне нравится ваш приятель, – сказала она. – Умеет обращаться с детьми. Никакого дешевого форса.

      Я молча проглотил скрытый укор и опять спросил, знает ли она, что мистер Тэллис интересовался кино.

      Она кивнула. Да, он говорил ей, что послал что-то на одну из студий. Хотел немного подзаработать. Не для себя – он хоть и потерял почти все, что у него когда-то было, но на жизнь ему хватало. Нет, ему нужны были деньги, чтобы посылать в Европу. Он был женат на немецкой девушке – давно, еще перед Первой мировой войной. Потом они развелись, и она с ребенком осталась в Германии. А теперь в живых осталась одна внучка. Мистер Тэллис хотел, чтобы она приехала сюда, но в Вашингтоне не разрешили. Поэтому ему оставалось лишь послать ей побольше денег, чтобы она могла нормально питаться и закончить учение. Вот он и написал для кино эту штуку.

      Ее слова вдруг напомнили мне эпизод из сценария Тэллиса – что-то о детях послевоенной Европы, продававших себя за плитку

3

Крошка Морфиль (фр.).