Обезьяна и сущность. Олдос Хаксли

хлопчатобумажное платье в цветочек и видавшую виды красную кофту. Женщина дружелюбно улыбнулась и спросила:

      – Сломалась машина?

      Мы отрицательно покачали головами, и Боб объяснил, что мы приехали к мистеру Тэллису.

      – К мистеру Тэллису?

      Улыбка на лице нашей собеседницы увяла; женщина посерьезнела и покачала головой.

      – Разве вы не знаете? – спросила она. – Мистер Тэллис оставил нас полтора месяца назад.

      – Вы имеете в виду умер?

      – Оставил нас, – повторила она и принялась рассказывать.

      Мистер Тэллис снял дом на год. Они же с мужем переехали в старую лачугу за амбаром. Правда, уборная там снаружи, но они к этому привыкли, еще когда жили в Северной Дакоте, да и зима, по счастью, выдалась теплая. Во всяком случае, они радовались деньгам – при теперешних-то ценах! – да и мистер Тэллис был очень мил, особенно когда они поняли, что он любит уединение.

      – Должно быть, это он повесил объявление на воротах?

      Пожилая леди кивнула и объяснила, что это-де такая уловка и что снимать доску она не намерена.

      – Он долго болел? – поинтересовался я.

      – Совсем не болел, – отозвалась она. – Хотя постоянно твердил про больное сердце.

      Из-за него-то мистер Тэллис и оставил этот мир. В ванной. Она нашла его там однажды утром, принеся ему из лавки кварту молока и дюжину яиц. Он был уже холодный как камень. Наверное, пролежал всю ночь. В жизни она не испытывала подобного потрясения. А сколько хлопот потом – никто ведь не знал, есть ли у него где-нибудь родня. Вызвали врача, затем шерифа и, только получив разрешение суда, похоронили беднягу, который к тому времени уже отнюдь не благоухал. А потом его книги, бумаги и одежду сложили в коробки и запечатали, и теперь все это хранится где-то в Лос-Анджелесе – на случай, если объявится наследник. Теперь они с мужем снова перебрались в дом, и она чувствует себя неловко, потому что бедный мистер Тэллис заплатил вперед и мог бы жить здесь еще четыре месяца. Но, с другой стороны, конечно, она рада, потому что пошли дожди, иногда и снег, и уборная в доме, а не во дворе, как когда они жили в лачуге, – большое дело.

      Она замолчала и перевела дух. Мы с Бобом переглянулись.

      – Раз так, мы, пожалуй, поедем, – сказал я.

      Однако пожилая леди и слышать об этом не хотела.

      – Зайдите, – принялась настаивать она, – ну зайдите же.

      Мы немного помялись, но уступили и прошли вслед за нею через крошечную прихожую в гостиную. В углу горела керосиновая печка; жаркий воздух был насыщен почти осязаемым запахом жареного и пеленок. У окна в качалке сидел похожий на гнома старичок и читал воскресный комикс. Рядом с ним бледная девушка с озабоченным лицом – на вид ей было не больше семнадцати – держала на одной руке младенца, а другой застегивала розовую кофточку. Ребенок срыгнул: в уголках рта у него появились пузырьки молока. Оставив последнюю пуговицу незастегнутой, юная мама нежно утерла надутые губки младенца. Из открытой двери в соседнюю комнату доносилось свежее сопрано,