Кёсем-султан. Величественный век. Эмине Хелваджи

садится музыкант, эти маленькие люди подчиняются его воле, делают то, что заложил в них создатель… инструмента. Танцуют. Молятся. Машут оружием. Плачут. Опускаются на колени. Большинство из нас, Лиззи, в разные отрезки своей жизни либо сидит за инструментом, либо танцует под его музыку. Я сижу за кафедрой долго, я играю свою музыку очень хорошо… Но при этом знаю – где-то есть орган куда большего размера и значения. А для музыканта за его клавишами я – просто золотая фигурка, которая сидит на троне и шевелит руками, верша судьбы.

      Девочка осторожно потрогала тонким белым пальцем с обкусанным ногтем (бабушка Сара потратила столько сил, чтобы ее от этого отучить, что могла бы, наверное, армию собрать и дойти до Лондона) серебряного рыцаря с прижатой к груди рукой в латной перчатке. Его лицо было выполнено очень тонко – большие глаза с тяжелыми веками, нос с легкой горбинкой, волевой подбородок. Он был прекрасен.

      – Что мне предстоит делать в моей части мелодии? – спросила Лиззи. Она представила себе маленькую серебряную плаху, на которую маленькая серебряная девочка склоняет голову, поворачивает ее чуть набок, укладываясь щекой поудобнее, словно на подушке. Серебряный палач отводит с шеи выбившуюся прядь волос. Серебряные слезы катятся вниз, собираются под щекой в выемке плахи…

      Что ж, это тоже мелодия – и ее нужно сыграть, не сфальшивив. Довольно трудно, но бывают задачи и посложнее.

      – Я не могу позволить тебе остаться в Англии… ни в Шотландии, нигде на этом острове, – сказала Елизавета задумчиво. – Не могу отправить во Францию или Испанию – слишком много в тебе царственной крови, европейские монархии все растут из переплетенных корней. Очень скоро найдутся те, кто захочет сделать тебя фигурой на носу своего корабля, поднять паруса и плыть к власти и богатству ценой чужой крови и смерти. Многих смертей. И твоей, скорее всего, тоже…

      Королева подошла к девочке, погладила ее по голове – осторожно, неловким, непривычным и, кажется, неожиданным для нее самой жестом.

      – Знаешь ли ты о великой империи Оттоманов на востоке, раскинувшейся широко, богатой землями, сокровищами и людьми? Их язык странен для нашего уха, грубоват и при этом напевен, хотя, казалось бы, одно исключает другое. Фрукты там родятся круглый год, а лето такое жаркое, что самый теплый день нашего английского лета показался бы там прохладным и недобрым.

      – Я читала, что все женщины там – рабыни мужчин, – тихо сказала Элизабет. – Они никогда не видят света дня, а священные книги разрешают бить их палками и заковывать в железо…

      – Ерунда, – отмахнулась Елизавета. – Судьба невольницы, да и насилие, – это то, что сплошь и рядом настигает наш с тобой пол даже в Европе, за таким отнюдь не надо ехать на край света. – Она поморщилась, словно бы вспомнив о чем-то, чего не желала вспоминать, тем более произносить вслух. – А там, на этом краю света… Судьба женщины там иная, чем у нас, это верно – они живут почти отдельно от мужчин, своим женским миром, с законами и правилами, отличными