Кёсем-султан. Величественный век. Эмине Хелваджи

будет завтра – оно завтра и будет. К тому же наступит это «завтра» не скоро, через год, а то и через многие годы.

      Хотя…

      Башар часто жалела прежнюю Лиззи – бедняжка, ей приходилось несладко, – но иногда ей снилось, как она скачет вдоль озера на своей любимой, вредной и кусачей кобылке Эйре, рыжие волосы развеваются на ветру, сладко тянут кожу головы, ноги сжимают горячие лошадиные бока, вокруг нее – леса, холмы, серо-голубой простор Лох-Локи, в глубине которого, по легенде, спит древнее чудище… И она просыпалась в слезах, потому что Лиззи была свободна, а Башар – нет. Лиззи была госпожой знатного рода, королевской крови, высокой судьбы, а Башар – рабыней в гареме, которая не покажет своего лица ни одному мужчине, кроме султана, никогда не поднимется в седло, не помчится сквозь ветер, не увидит, как встают из-за холма за перелеском высокие мрачные стены ее родового замка, шпиль церкви, где под тяжелыми плитами лежит, сложив на груди руки, мама – и пятьдесят поколений ее рыжеволосых предков.

      – Почему плачешь? – донесся голос откуда-то сзади.

      Башар резко обернулась, вцепившись в мрамор стены, вырванная из задумчивости, когда она будто парила в высоком ночном небе над темнотой сада внизу.

      Хорошо, что за стену ухватилась, а не за воздух. Стояла-то она на перилах балкона, тоже мраморных, широких, почти как горная тропка, и надежных – правда, лишь для тех, кто привык ходить по таким тропкам. Или по стенам родного замка: не по проходу за бойницами, где путь для стражников, а прямо поверху, над их головами, по самому гребню замковой стены.

      Девчонка, новенькая, одна из тех, кого Сафие-султан выбрала для гарема. В такой же белой сорочке до пят, как на Башар сейчас. И тоже стоит на перилах: уверенно, не хуже самой Башар. Где только навострилась? Впрочем, Шотландия – не единственное место, где меж скал вьются тропки, да и стены, чтобы карабкаться, есть не только в родовых замках…

      А все-таки странная девчонка. Круглолицая, синеглазая, худющая, будто месяцами впроголодь сидела. Хоть и невозможно такое – была она из очередной партии рабынь, присланных новым боснийским санджак-беем, которых, конечно, должны были холить, а не голодом морить.

      Башар слышала, что привезли много, ох как много девчонок: новый бей выслуживается, старается, аж кафтан трещит. А валиде довольна – бабушка Сара тоже всегда любила, чтобы крестьяне побольше овец пригоняли, чтобы можно было пройти вдоль загона, где волновалось и блеяло стадо, не спеша обсудить овечьи стати с Родриком, управляющим, потом показать пальцем – вот эту, эту и эту, остальных гоните обратно…

      – Не хотеть говоришь? – не унималась девчонка. Говорила по-турецки она еще плохо, с ошибками. Но смотрела приветливо, искренне, с сочувствием. – Ты болеть? Сердце боль? Кто умирать кого знаешь?

      Башар усмехнулась сквозь слезы, которые все не останавливались. Надо же – попала! Сегодня она подслушивала разговор евнухов, которые подслушали разговор советников, которые выслушали доклад купцов, с которыми передал письмо достопочтенный