Как переводить сонеты Шекспира. Краткое практическое руководство. Юрий Лифшиц

«Любовь» «послала» говорящие («неправду») «глаза» лирическому герою этого отрывка, – по почте или с нарочным Купидоном? И была ли эта пара глаз – для произнесения лжи – вторым (запасным) комплектом?

      Ивановский (СШ-68):

      Когда с умерших золото волос

      Еще не возвращала нам земля…

      Здесь в отличие от подлинника мирная процедура срезания золотистых волос с умершего человека, – чтобы их впоследствии использовать в качестве накладных локонов, – превращена либо в мистическую сцену в духе фильма «Дракула», либо в криминалистический процесс эксгумации трупа.

      Тот же образ из того же сонета заманил еще одного переводчика, Щедровицкого, в трясину другой ложной интерпретации:

      В те дни власы златые мертвеца

      Живым не отдавали, состригая

      Для увенчанья нового лица,

      Чтоб смертью украшалась жизнь другая.

      Если «власы златые мертвеца» в прежние времена «живым не отдавали» (зато сейчас раздают направо и налево!), то какое-такое «новое лицо» и какую-такую «жизнь другую» соответственно «венчали» и «украшали» этой некромантической бижутерией? Несомненное противоречие.

      Микушевич, начертавший в ПСШ-11 следующие стихи:

      Пускай исчезнет после похорон

      Какой-нибудь убогий и безликий

      А ты природой щедро одарен;

      Грех расточить подобный дар великий, —

      не подумал о том, что «после похорон» пропадают решительно все: убогие и здоровые, безликие и незаурядные, уроды и красавцы.

      Тарзаева свой ПСШ-118 начала таким афоризмом:

      На остренькое тянет нас подчас,

      Чтоб аппетит улучшить…

      Что тут скажешь? Переводчице следовало бы более тщательно отбирать слова, ибо в таком виде ее текст вынуждает нас предположить, что Шекспир, сочиняя данный сонет, был… беременный.

      Если поверить версии Кузнецова (ПСШ-11):

      Твой быстрый рост в стремительный закат

      Перерастет, но юный удалец

      Часть свежей крови перельет назад

      Тебе, когда подступит твой конец, —

      то при отсутствии под рукой оригинала, либо других вариантов перевода, можно предположить, что речь в сонете идет о заурядной медицинской процедуре переливания крови.

      О. Дудоладова, изобразив для СШ-147 такой катрен:

      Мой разум, мой целитель, вдруг пропал,

      Поняв тщету советов и стараний,

      И я как одержимый вновь припал

      К своей незакрывающейся ране, —

      не подумала о том, зачем было лирическому герою сонета припадать к «своей ране», тем более «незакрывающейся». Змея ли его ужалила, и он бросился высасывать яд из раны? Впрочем, с человека, чей разум «вдруг пропал», взять нечего, а переводчице следует предъявить подстрочник:

      Мой разум, врачеватель моей любви,

      Разгневан [тем], что его предписания не соблюдаются,

      Покинул меня, и я, доведенный до отчаяния, теперь утверждаю,

      Что страсть, отказавшаяся от лекарства, – это смерть.

      Вот