Дерево на крыше (сборник). Виктория Токарева

уже стоял и ждал, как ребенок в больничном окне. Лена стаскивала с головы шапку и бежала бегом с шапкой в руке. Он смотрел, как она бежит, торопится, стремится, и что-то хорошее распускалось в душе.

      Доработка чужого сценария – это вид халтуры. Просто заработок. Но Александр не умел халтурить. Чужое на время становилось своим.

      Для Лены это был первый сценарий. Начало начал. И от дебюта зависела ее дальнейшая творческая судьба. Она это понимала и старалась изо всех сил. К тому же ей было интересно взаимодействовать с Александром. Каждая минута – праздник.

      Александр любил проигрывать сцену. Он вставал с места, прохаживался по комнате, узкой, как купе, и изображал героя. Диалог рождался в процессе игры. Лена торопилась записывать, время от времени поправляя очки.

      В особенно удачных местах Лена взрывалась восторженным смехом. Ее восторг Александр воспринимал как аплодисменты зала, заводился еще больше, становился ярким, талантливым, всемогущим.

      Александру, как всякому творцу, необходимо было поощрение. Он расцветал от Лениного смеха, от ее сияющих глаз.

      Если что-то не удавалось, Лена замыкалась. Сидела притихшая и незаинтересованная. Он понимал, что движется не туда. Менял направление.

      Марго слышала через стенку смех Александра и радовалась. Ее мальчику хорошо. Он смеется. Он на подъеме.

      Вера тоже слышала смех Александра – отрывистый, как лай. И смех Лены. «Кудахчет, как будто яйцо снесла», – думала Вера. Она ревновала. Лена была на семнадцать лет моложе. Семнадцать лет – много. Целая жизнь.

      В час дня обедали.

      Усаживались в большой тридцатиметровой кухне с круглым столом. У всех, кого она знала, кухни по шесть-восемь метров. А тут – просто зал с большим окном, солнце в первую половину дня.

      Еда – тоже не как у всех. Не просто мясо с картошкой, а что-то необыкновенное, например телячья печенка, которую и жевать не надо. А уж если мясо, то с запахом костра. А картошка в золотой корке.

      – Версаль… – мечтательно произносила Лена. – Песня…

      Марго приятна такая оценка ее жизни. Ей всегда казалось, что квартира плохая. Мебель – рухлядь. Вера – заунывная, как ветер в трубе. А в освещении Лены получалось: квартира замечательная. Александр – супер. Мебель – эксклюзив, в одном экземпляре. А может, все так и есть…

      Когда появлялась Лена, кончался дождик, всходило солнце. Все было ясно, весело, жизнь поворачивалась своими лучшими сторонами.

      Сценарий продвинулся до середины.

      После нескольких часов непрерывной работы хотелось сделать паузу.

      Александр ставил кассету. Джон Леннон пел. Пел и преображал пространство. На стене висела фотография в рамочке: молодая Марго держит на руках маленького Александра. Много рук: ее две руки и его две руки. Много глаз: ее огромные глаза и его два растаращенных глаза. И во всех четырех глазах – любовь. Кажется, что от фотографии исходит, струится нежность и счастье. Фотография – как икона. Хочется помолиться. Джон Леннон поет, и Лена вдруг видит, какое красивое лицо у Александра: большие синие глаза, впалые виски, как у породистого коня. И руки. Пальцы.