Воскресшие боги (Леонардо да Винчи). Дмитрий Мережковский

удивление сделало ее еще прекраснее.

      – Это значит, милая, – пролепетал он страстно и вдруг обнял ее стан сильным, почти грубым движением, – это значит… Да разве ты не видишь, Лукреция, что я люблю тебя?..

      – Пустите, пустите! О, синьор, что вы делаете! Мадонна Беатриче…

      – Не бойся, она не узнает: я умею хранить тайну…

      – Нет, нет, государь, – она так великодушна, так добра ко мне… Ради Бога, оставьте, оставьте меня!..

      – Я спасу твоего брата, сделаю все, что ты хочешь, буду рабом твоим, – только сжалься!..

      И наполовину искренние слезы задрожали в голосе его, когда он зашептал стихи Беллинчони:

      Я лебедем пою, пою и умираю,

      Амура я молю: о, сжалься, я сгораю!

      Но раздувает бог огонь моей души

      И говорит, смеясь: слезами потуши!

      – Пустите, пустите! – повторяла девушка с отчаянием.

      Он наклонился к ней, почувствовал свежесть ее дыхания, запах духов – фиалок с мускусом – и жадно поцеловал ее в губы.

      На одно мгновение Лукреция замерла в его объятиях.

      Потом вскрикнула, вырвалась и убежала.

      IX

      Войдя в спальную, он увидел, что Беатриче уже погасила огонь и легла в постель – громадное, подобно мавзолею, ложе, стоявшее на возвышении посреди комнаты под шелковым лазурным пологом и серебряными завесами.

      Он разделся, приподнял край пышного, как церковная риза, тканного золотом и жемчугом, одеяла, свадебного подарка феррарского герцога, – и лег на свое место, рядом с женой.

      – Биче, – произнес он ласковым шепотом, – Биче, ты спишь?

      Он хотел ее обнять, но она оттолкнула его.

      – За что?

      – Оставьте! Я хочу спать…

      – За что, скажи только, за что? Биче, дорогая! Если бы ты знала, как я люблю…

      – Да, да, знаю, что вы нас любите всех вместе, и меня, и Цецилию, и даже, чего доброго, эту рабыню из Московии, рыжеволосую дуру, которую намедни обнимали в углу моего гардероба…

      – Я ведь только в шутку…

      – Благодарю за такие шутки!..

      – Право же, Биче, последние дни ты со мной так холодна, так сурова! Конечно, я виноват, сознаюсь: это была недостойная прихоть…

      – Прихотей у вас много, мессере!

      Она повернулась к нему со злобою:

      – И как тебе не стыдно! Ну, зачем, зачем ты лжешь? Разве я не знаю тебя, не вижу насквозь? Пожалуйста, не думай, что я ревную. Но я не хочу, – слышишь? – я не хочу быть одной из твоих любовниц!..

      – Неправда, Биче, клянусь тебе спасением души моей – никогда никого на земле я так не любил, как тебя!

      Она умолкла, с удивлением прислушиваясь не к словам, а к звуку его голоса.

      Он, в самом деле, не лгал или, по крайней мере, не совсем лгал: чем больше он ее обманывал, тем больше любил; нежность его как будто разгоралась от стыда, от страха, от угрызения, от жалости и раскаяния.

      – Прости, Биче, прости все за то, что я тебя так люблю!..

      И они помирились.

      Обнимая и не видя ее в темноте, он воображал себе робкие, невинные глаза,