Бал жертв. Понсон дю Террайль

свою спину, как показывал грудь.

      – Вторая картина! – сказал он.

      Эта вторая картина представляла революционный трибунал со скамьей подсудимых, адвокатом, исполненным безразличия, и со страшным публичным обвинителем. У подножия трибунала молодая женщина опиралась на плечо старика. Под этим вторым рисунком также были подписаны слова:

      ОСУЖДЕНИЕ ГРАФА ДЕ СОМБРЕЙЛЯ.

      – Милостивый государь, – с гневом сказал Баррас, – мы уже живем не во времена террора, и я нахожу, что ваш костюм очень в дурном вкусе.

      – Гражданин директор, – отвечал Каднэ, – я очень желал бы, чтобы, прежде чем вы будете отвечать, вы потрудились все рассмотреть в подробности.

      Он показал ему свои руки, ноги и плечи, все это было татуировано. Там виднелись попеременно голова Робеспьера и бюст Маро, фригийский колпак и слова карманьолы. Название каждой фигуры, каждого предмета были написаны внизу.

      – Теперь, гражданин директор, – сказал Каднэ, – я отвечу на ваш упрек.

      Аделаида Тальен была несколько взволнована, Марион бледна. Баррас засунул руку за жилет и принял позу почти угрожающую.

      – Любезный директор, – продолжал Каднэ, – я знаю, почему вы нахмурили брови; признайтесь, что вы меня принимаете за убийцу.

      – Милостивый государь!..

      – Однако вы видите, что в этом костюме невозможно спрятать ни малейший кинжал, а в руках у меня нет пистолетов. Итак, успокойтесь. Единственное оружие, которым я вооружен против вас, это богиня, такая же открытая, как и я, и зовется она истиной.

      – А! Вы хотите поведать мне истину? – с иронией спросил Баррас.

      – Подождите, гражданин директор, вы увидите, что я переверну пословицу.

      – Как это? – спросил Баррас.

      – Мертвец будет говорить истину живому.

      – Мертвец?

      – Да, я.

      Аделаида Тальен и Марион с беспокойством переглянулись, Баррас невольно сделал шаг назад, но Каднэ продолжал:

      – Да, любезный гражданин директор, я умер вот уже четыре года, я был гильотинирован в октябре тысяча семьсот девяноста третьего.

      Баррас не отвечал прямо Каднэ, а посмотрел на госпожу Тальен и сказал:

      – Я не знал, что у вас есть сумасшедшие друзья.

      Аделаида Тальен, волнение которой возрастало, не отвечала. Каднэ продолжал:

      – Когда я был жив, меня звали маркиз де Каднэ. Я был владельцем небольшого поместья в Провансе, что за милю от Дюранса и в пяти милях от Экса. Революция застала меня в звании кавалерийского корнета. Я сначала эмигрировал, потом тоска по родине в соединении с тоскою любовной овладела мною, и я вернулся во Францию. Я въехал в Париж ночью, поместился у моего бывшего камердинера, к которому имел полное доверие и который на другой же день донес на меня. Я был арестован, судим, осужден и казнен в один день.

      – Да это сумасшедший! – вскричал Баррас.

      – Нет, гражданин директор, – продолжал Каднэ, – и я докажу вам, что я в полном рассудке и что я говорю правду.

      Баррас пожал