Севастополь в августе 1855 года. Лев Толстой

городу, брат, стоит, в городу, –  проговорил другой, старый фурштатский солдат, копавший с наслаждением складным ножом в неспелом, белёсом арбузе. –  Мы вот только с полдён оттеле идем. Такая страсть, братец ты мой, что и не ходи лучше, а здесь упади где-нибудь, в сене, денек-другой пролежи –  дело-то лучше будет.

      – А что так, господа?

      – Рази не слышишь, нынче кругом палит, аж и места целого нет. Что нашего брата перебил, и сказать нельзя! –  И говоривший махнул рукой и поправил шапку.

      Прохожий солдат задумчиво покачал головой, почмокал языком, потом достал из голенища трубочку, не накладывая ее, расковырял прижженный табак, зажег кусочек трута у курившего солдата и приподнял шапочку.

      – Никто, как бог, господа! Прощенья просим! –  сказал он и, встряхнув за спиною мешок, пошел по дороге.

      – Эх, обождал бы лучше! –  сказал убедительно-протяжно ковырявший арбуз.

      – Все одно, –  пробормотал прохожий, пролезая между колес столпившихся повозок, –  видно, тоже харбуза купить повечерять; вишь, что говорят люди.

      3

      Станция была полна народом, когда Козельцов подъехал к ней. Первое лицо, встретившееся ему еще на крыльце, был худощавый, очень молодой человек, смотритель, который перебранивался с следовавшими за ним двумя офицерами.

      – И не то что трое суток, и десятеро суток подождете! и генералы ждут, батюшка! –  говорил смотритель с желанием кольнуть проезжающих, –  а я вам не запрягусь же.

      – Так никому не давать лошадей, коли нету!.. А зачем дал какому-то лакею с вещами? –  кричал старший из двух офицеров, с стаканом чаю в руках и, видимо, избегая местоимения, но давая чувствовать, что очень легко и ты сказать смотрителю.

      – Ведь вы сами рассудите, господин смотритель, –  говорил с запинками другой, молоденький офицерик, –  нам не для своего удовольствия нужно ехать. Ведь мы тоже, стало быть, нужны, коли нас требовали. А то я, право, генералу Крамперу непременно это скажу. А то ведь это что ж… вы, значит, не уважаете офицерского звания.

      – Вы всегда испортите! –  перебил его с досадой старший. –  Вы только мешаете мне; надо уметь с ними говорить. Вот он и потерял уваженье. Лошадей сию минуту, я говорю!

      – И рад бы, батюшка, да где их взять-то?

      Смотритель помолчал немного и вдруг разгорячился и, размахивая руками, начал говорить:

      – Я, батюшка, сам понимаю и все знаю; да что станете делать! Вот дайте мне только (на лицах офицеров выразилась надежда)… дайте только до конца месяца дожить –  и меня здесь не будет. Лучше на Малахов курган пойду, чем здесь оставаться. Ей-богу! Пусть делают как хотят, когда такие распоряжения: на всей станции теперь ни одной повозки крепкой нет, и клочка сена уж третий день лошади не видали.

      И смотритель скрылся в воротах.

      Козельцов вместе с офицерами вошел в комнату.

      – Что ж, –  совершенно спокойно сказал старший офицер младшему, хотя за секунду перед этим он казался разъяренным, –  уж три месяца едем, подождем