Уральские рассказы. Дмитрий Мамин-Сибиряк

просрочил явку на пристань — штраф; не явился на спишку барок — штраф; не пришел на нагрузку — штраф…

      Дорогу нам загородила артель бурлаков с котомками. Палки в руках и грязные лапти свидетельствовали о дальней дороге. Это был какой-то совсем серый народ, с испитыми лицами, понурым взглядом и неуклюжими, тяжелыми движениями. Видно, что пришли издалека, обносились и отощали в дороге. Вперед выделился сгорбленный седой старик и, сняв с головы что-то вроде вороньего гнезда, нерешительно и умоляюще заговорил:

      — Осип Иваныч! Мы уж к твоей милости…

      — Откуда вы?

      — Вятские мы, родимой мой, вятские…

      — Ты не в первый раз на сплав пришел?

      — Нет, не в первой… Раз с двадцать, может, уж сплыл.

      — Ну, так чего тебе от меня нужно?

      — Да вот запоздали мы, Осип Иваныч… Грех такой вышел; непогодье нас захватило, а дорога дальняя.

      — Знать не хочу… Вздор!… Что у тебя в контракте сказано… а?… — заорал Осип Иваныч, выкатывая глаза. — Я, что ли, буду сталкивать да грузить барки за вас?… Задатки любите получать?! а?!

      — Да ведь задатки в волость пошли, за подушное… — как-то равнодушно оправдывался старик, совсем подавленный величием обступивших его нужд. — Подушное, Осип…

      — А мне плевать на ваше подушное! Знать не хочу!! Просрочил трое суток — за трое суток и штраф по контракту…

      — Осип Иваныч, родимой! Мы ведь тысячу верст с залишком брели сюды… изморились! А тут ростепель захватила…

      — Вздор!… Я не бог… понимаешь? Я не бог…

      Старик только махнул рукой и пожевал сухими синими губами. Артель стояла как вкопанная; на изветрившихся лицах трудно было прочитать произведенное этой сценой впечатление. Старик, перебирая в руках свое воронье гнездо, что-то хотел еще сказать, но Осип Иваныч уже бежал к кабаку и с непечатной руганью врезался в толпу. Около кабака народ стоял стеной; звуки гармоники и треньканье балалаек перемешивались с пьяным говором, топотом отчаянной пляски и дикой пьяной песней, в которой ничего не разберешь. Эта толпа глухо колыхнулась и загудела, когда Осип Иваныч ворвался в самый центр и с неистовым криком принялся разгонять народ.

      — Аспиды! Разбойники! Мошенники!! — ревел Осип Иваныч, как сумасшедший, не зная, на кого броситься; по пути он сыпал подзатыльниками и затрещинами.

      Савоська выглянул из-за косяка кабацкой двери и быстро спрятался; на его месте показалась согнутая фигура заводского мастерового с запеченным лицом и слезившимися глазами.

      — Осип Иваныч! Ты неправильно нас обиждаешь, — говорил он, когда Осип Иваныч протолкался сквозь густую толпу до самых дверей. — Севодни наш день, а завтра — твой… Мы тебе отробим, все отробим, а ты нас не тронь…

      — Ах ты…

      Мастеровой вылетел из кабака от одного удара могучей десницы Осипа Иваныча, а за ним вслед, как вилок капусты, полетел Савоська и растянулся плашмя на земле.

      Пока Осип Иваныч совершал свои подвиги, записные пьяницы