Разрушение Трои. Василий Жуковский

повесть?

      Что прибавлю? Когда вам все греки равно ненавистны —

      Ведать довольно: я грек; поражайте меня; вы Улиссу

      Тем угодите; и щедро за то наградят вас Атриды».

      Чужды сомненья, не зная всего вероломства пелазгов,

      Мы, любопытством горя, вопрошать продолжаем Синона.

      Снова начал он робкую речь с лицемерным смиреньем:

      «Долгой осадой наскучив, бесплодной войной утомленны,

      Греки не раз от упорныя Трои бежать замышляли.

      О! почто сего не свершилось? Но бури от моря

      Часто им путь заграждали, и южный ветер страшил их.

      С той же поры, как построен был конь сей из брусьев сосновых,

      Грозы с небес не сходили, и ливень шумел непрестанно.

      В трепете мы Эрифила узнать, что велит нам оракул,

      В Дельфы послали – с ужасным ответом он возвратился:

      Греки, плывя к Илиону, кровию девы закланной

      Вечных склонили богов даровать им ветер попутный:

      Крови аргосского мужа и ныне за ветер возвратный

      Требует небо. Едва разнеслось прорицанье в народе,

      Все возмутились умы, сердца охладели, и трепет

      Кости проникнул. Кому сей жребий? Кто Фебова жертва?

      С шумом тогда Улисс ухищренный Калхаса пророка

      Силой привлек пред народ, да откроет волю бессмертных.

      Многие тут же, зная Улисса, мне предсказали

      Умысел злой на меня и ждали в смятенье, что будет;

      Десять дней прорицатель молчал и, таясь, отрекался

      Жертву назвать и слово изречь, предающее смерти.

      Но, наконец, приневолен докучным Улиссовым воплем,

      Он произнес… то было мое несчастное имя!

      Все одобрили выбор, и всяк, за себя трепетавший,

      Рад был, что грозное всем одному обратилось в погибель.

      День роковой наступал; меня уж готовили в жертву;

      Были готовы и соль и священный пирог, и повязка

      Мне уж чело украшала… но я (не сокрою) разрушил

      Цепи, скрылся в болото и там, в тростнике притаившись

      Ночью ждал, чтоб они, подняв паруса, удалились…

      Нет теперь мне надежды отчизну древнюю видеть!

      Вечно милых родных и отца желанного вечно

      Я не увижу! Быть может, и то, что их же, невинных,

      Мне в замену, за бегство мое, убийцы погубят…

      О! всевышними, зрящими вечную правду богами.

      О! правотой неизменною – если еще сохранилась

      Где на земле правота – молю: яви сожаленье

      Бедному мне и тронься на мой незаслуженный жребий!»

      Мы, сострадая, скорбели над ним, проливающим слезы

      Сам благодушный Приам повелел тяготящие узы

      С пленника снять и ему с утешительной ласкою молвил:

      «Кто бы ты ни был, забудь о своих неприязненных греках;

      Наш ты теперь; ободрись и друзьям откровенно поведай:

      Что знаменует громадный сей конь? На что он воздвигнут?

      Кем? Приношение ль богу какому? Орудие ль брани!» —

      Так Приам вопрошал. И, полный коварства пелазгов,

      Пленник, поднявши к священному небу свободные руки:

      «Вы,