Непристойная страсть. Колин Маккалоу

невысказанного, но настоящего взаимопонимания. Если бы это было не так, если бы она не разделяла его чувств или с трудом соглашалась их терпеть, она давным-давно избавила бы его от заблуждений, опять-таки считая это своим долгом.

      Единственный сын состоятельных родителей, людей, весьма известных в Мельбурне, Нейл Лонгленд Паркинсон испытал на себе влияние тех своеобразных процессов, которые происходили в то время в Австралии: воспитание, полученное им, сделало из него англичанина в большей степени, чем таковыми были сами англичане. В его произношении не чувствовалось ни малейшего австралийского акцента, и речь его была столь же обтекаемой и рафинированной, как если бы он принадлежал к классу высшей аристократии Соединенного Королевства. Окончив школу, он сразу же поступил в Оксфорд и блестяще окончил исторический факультет, получив диплом первой степени по двум специальностям сразу. С тех пор он провел на родине самое большее несколько месяцев. Теперь целью его было стать художником, так что после Оксфорда он осел на некоторое время в Париже, а затем переместился на Пелопоннес, где жизнь его приобрела оттенок занимательности и в то же время ни к чему не обязывала, лишь временами оживляясь во время бурных визитов одной итальянской актрисы, которая существовала в системе его ценностей в качестве любовницы, но явно предпочла бы стать его женой. А в промежутках между этими утомительными эмоциональными потрясениями он незаметно для себя научился говорить по-гречески так же бегло, как и по-английски, по-французски и по-итальянски, с жадностью писал маслом и привык считать себя скорее английским эмигрантом, нежели выходцем из Австралии.

      Создание семьи не входило в его планы, хотя он понимал, что рано или поздно ему придется жениться, так же как и то, что, в сущности, он склонен откладывать все планы на будущее, на потом. Впрочем, для мужчины, которому еще нет тридцати, естественно считать, что у него впереди вся жизнь.

      А затем все переменилось – внезапно и катастрофически. Слухи о войне дошли даже сюда, на Пелопоннес, и вскоре он получил письмо от отца – жесткое, даже враждебное, в котором говорилось, что пора детских забав окончилась и что семья и положение в обществе обязывают его вернуться домой немедленно, пока еще это возможно.

      И таким образом, в середине тысяча девятьсот тридцать восьмого года он отплыл в Австралию – страну, которую он почти не знал, и встретился с родителями, показавшимися ему отчужденными и не испытывавшими к нему вообще никаких родственных чувств, как если бы они принадлежали к дворянству эпохи королевы Виктории, кем они, собственно, и являлись – только не эпохи, а штата Виктории.

      Возвращение в Австралию совпало с его тридцатилетием – событием, воспоминания о котором даже сейчас, спустя семь лет, снова пробуждали в нем тот кошмарный ужас, который терзал его тогда, с того самого мая. Его отец! Этот безжалостный, обаятельный, коварный, невероятно энергичный старик! И почему только он не произвел на свет целый полк