Непристойная страсть. Колин Маккалоу

ради своих интересов, добивался своих целей.

      И все-таки, сидя перед отцом и глядя ему в глаза, Нейл видел в них нежность и жалость, и именно это больше всего уязвило его. Старик просто не считал его способным на что-то серьезное, а он никогда не ошибался в людях.

      Вот так Нейл и оказался в армии, естественно, в офицерском составе. И когда разразилась война, его вместе с батальоном отправили в Северную Африку, от которой он был в восторге и чувствовал там себя как дома, чего никогда не мог сказать об Австралии. Арабский он постигал с невероятной легкостью, и, в общем, ему удавалось быть там полезным. Солдат он был добросовестный и умелый, к тому же оказалось, что он способен проявлять выдающуюся храбрость. Подчиненные любили его, начальству Нейл тоже нравился, и наконец впервые в жизни он начал нравиться самому себе. Он торжествующе повторял, что в нем все-таки есть что-то от старика, и с нетерпением ожидал конца войны. Он уже видел себя вернувшимся домой, закаленным, с той самой суровой безжалостностью в характере, которую вытачивает в человеке тяжкий опыт войны и которую, он знал, отец непременно разглядит и восхитится наконец своим сыном. А Нейл больше всего в жизни хотел увидеть признание в ястребиных глазах старика.

      Затем последовала Новая Гвинея, потом острова – война там оказалась совсем другая, и она нравилась ему куда меньше, чем та, что была в Северной Африке. И тогда Нейл понял, что, предполагая, будто процесс становления его личности близок к завершению, он заблуждался глубочайшим образом. Все предшествующее было просто детскими игрушками по сравнению с тем, что он увидел теперь. Джунгли давили на него, обволакивали его душу, в то время как пустыня освобождала ее. Они высасывали из него все соки, лишали жизнь всякой радости. Но он не сдался, окреп еще больше, в нем выработалась упрямая стойкость, на которую он даже не считал себя способным. Он перестал играть роль, его больше не интересовало, как он выглядит в глазах других, – слишком много сил отнимала простая необходимость выжить – ему и его солдатам.

      Все кончилось во время бессмысленной в своей незначительности, но невероятно кровавой операции в начале сорок пятого года. Он допустил просчет, а заплатили за него солдаты. Как следствие, весь его драгоценный запас прочности улетучился в одно мгновение и окончательно. Ему казалось, что он бы еще как-то пережил это, если бы его упрекали, бранили, оскорбляли. Но его все простили, все, начиная от оставшихся в живых после бойни солдат и кончая командирским составом. Но чем больше они говорили ему, что это не его вина, что никто не застрахован от ошибок, что идеалов не бывает, тем больше его охватывала депрессия. Не с чем было бороться, он дрогнул, сорвался и покатился в пропасть.

      В мае сорок пятого года Нейла направили в госпиталь, в отделение «Икс». Все это время он плакал, настолько оцепенев в своем отчаянии, что даже не обратил внимания, куда он попал. На несколько дней его оставили в покое. Он мог делать все, что хотел, а хотел он только одного: сжаться в комок, чтобы ему не мешали дрожать, плакать, горевать. Но вскоре